Теперь у меня была по крайней мере одна уверенность: гестапо начало действовать. И действительно, около восемнадцати я позвонил в «белый дом», и незнакомый голос — не всем он незнаком! — ответил мне:
— Мадам Парран нет дома…
На что я очень спокойно замечаю:
— Не угодно ли вам подняться ко мне в комнату и предупредить мою тетку, мадам Мэй, что я буду дома к двадцати вечера. Пусть она, пожалуйста, не садится ужинать без меня…
Эти слова, как мне довелось потом узнать, чрезвычайно обрадовали членов зондеркоманды. Успокоенные и все более уверенные в близости цели, они располагаются поудобнее и продолжают ждать. Меня ожидают в «белом доме»! Что ж, пусть, но я не уверен, что на квартире Спааков нет другой «комиссии по приему», также жаждущей встречи со мной.
Если изверги из зондеркоманды, рассуждаю я, сумели с первого захода сломить сопротивление мадам Мэй, прибегая к своим привычным приемам, то у них есть все основания до конца использовать это первое преимущество и усилить свой нажим. Для них это было самой обычной практикой, результаты которой, к сожалению, давно уже проверены. Человек, сломленный пыткой, сперва пытается ограничить свои признания одним-единственным именем, одним-единственным фактом, после чего он обретает новые силы для сопротивления, но эти мастера причинять людям жуткие, нечеловеческие страдания, эти знатоки Психологического состояния жертвы усиливают пытки до тех пор, пока признания не станут полными. Они знают, что имеют все шансы на выигрыш. И я не строю никаких иллюзий: немолодая уже мадам Мэй, более ранимая, нежели молодая и полная сил женщина, более уязвимая, по крайней мере, в чисто физическом смысле, плохо подготовленная к неожиданностям нелегальной жизни, не обладает выдержкой и силой Гилеля Каца или Герша Сокола, которые умерли от пыток, не проронив ни слова… Такси остановилось перед домом Спааков, и началась игра с судьбой. Я чувствовал себя как царские офицеры-фаталисты прежних времен, которые на спор или по проигрышу заряжали барабан револьвера одним патроном и, несколько раз прокрутив его, приставляли дуло к виску и… нажимали на спусковой крючок. Иногда везло, а иногда…
Я медленно вышел из машины, собрал все свои силы. И в какой раз, в прямом смысле слова, оказался то ли на пороге загробного мира, то ли на краю жизни. Это и называется «испытывать судьбу». Отступить, конечно, невозможно. Я поднимаюсь по лестнице, сжимая в руке капсулу с цианистым калием, с которой не расстаюсь. Звоню. Несколько секунд ожидания, дверь открывается. Короткий взгляд… я узнаю лицо друга. Он здесь, и, по-видимому, цел и невредим. Я счастлив, но слишком тороплюсь, чтобы толком порадоваться. Я вопрошающе смотрю на него, и он мгновенно понимает мой невысказанный вопрос: «Вы тут один? Их нет?» По его виду понимаю, что могу не волноваться. И тут я чувствую, как моя кровь, которая уже чуть было не застыла, вновь пошла своим путем по жилам.Я сразу говорю ему:
— Вы должны сию же минуту покинуть свою квартиру!
Реакция Клода поразительна.
— Да что там! — говорит он. — Когда вы позвонили, я подумал — это могут быть немцы. Уж такова судьба любого участника Сопротивления — раньше или позже приходит день, когда он попадает в такую ситуацию… Но вы-то, вы, кого гестапо преследует день и ночь, вы приходите предостеречь меня, приходите в квартиру, быть может, уже превращенную в мышеловку. Это ошеломляюще!
— Я не мог поступить иначе после того, что произошло в Сен-Жермене, — отвечаю я. — Больше ни одной жертвы! Вот о чем я думал.
Да, эта мысль действительно завладела мной.
Короче, мы переживаем момент высокого эмоционального напряжения… Но у нас нет времени, чтобы прислушиваться к биению своих сердец и для излияния нахлынувших на нас чувств. Нужно немедленно начинать действовать, занять боевые позиции. Мы сразу же переходим к вопросам практического порядка. Где его родные, как их предупредить и оградить от репрессий герра Паннвица? Сегодня Сюзанна с детьми должна прибыть поездом из Орлеана. Мы решаем: Клод встречает их и прямо с вокзала отвезет к друзьям. Мадам Спаак и дети должны как можно быстрее отправиться в Бельгию, а Клод останется в Париже и перейдет на нелегальное положение.
Все это касается семейства Спаак. Но, продолжая разговор, мы переходим к обсуждению другой опасности, отвести которую еще труднее. Тут требуются быстрые решения, оперативная инициатива: моя встреча с представителем коммунистической партии Ковальским назначена на 22 октября в Бур-ля-Рэн. Однако точный час не согласован: доктор Шерток должен сообщить о нем Клоду Спааку по телефону, с упреждением в двое суток. Но дату этой встречи мне сообщила мадам Мэй еще до ее ареста. Значит, все нужно аннулировать!
От намеченного рандеву нас отделяет всего одна неделя. Путь к Ковальскому лежит через доктора Шертока и адвоката Ледермана. Обнаружить их в сумраке подполья — все равно, что пытаться обнаружить честного человека в бандитском притоне какого-нибудь Паннвица! Это невозможно или почти невозможно. Я покрываюсь холодным потом при мысли, что Ковальский, национальный уполномоченный по работе среди иностранных боевых групп, координатор их взаимодействия с главным штабом французских франтиреров103 и партизан, доверенное лицо ФКП, может попасть в застенок гестапо! Любой ценой мы обязаны предотвратить эту катастрофу. Прежде чем расстаться с Клодом, договариваюсь с ним о ряде мер. Мы уславливаемся встретиться снова вечером 21 декабря в церкви Святой Троицы.
Клод и я медленно спускаемся по ступенькам его дома и больше ничего друг другу не говорим. Суждено ли нам увидеться? Рукопожатие в парадном, я уже собираюсь разойтись с ним в разные стороны, но тут Клод меня спрашивает:
— Куда вы пойдете? Есть у вас по крайней мере тайная квартира?
— Да, не беспокойтесь, у меня есть пристанище… Но не было у меня никакого пристанища, кроме парижских мостовых… В общем, довольно грустное зрелище: двое мужчин, растворяющихся в ночной мгле…
Я вошел в какое-то кафе и выпил две-три рюмки. Несколько минут обдумывал создавшееся положение, мысленно, теперь уже, так сказать, «на свежую голову», вновь прокрутил в памяти драматические события этого дня: отъезд Джорджи, моя радость от сообщения, что она в безопасности, ожидание возвращения мадам Мэй, мое поспешное бегство из Бур-ля-Рэн. Визит к Клоду Спааку… Меня утешает лишь то, что я не воспринимал все это пассивно, пытался парировать удары врага. Приковав внимание зондеркоманды к «белому дому» и задержав там этих подлецов, я сумел спасти Спааков.
«Имели мы их в виду!» Этот торжествующий возглас всех антинацистов, гордых своими победами, я, кажется, тоже вправе произнести! Сидя в этом небольшом кафе перед рюмкой аперитива, разыскиваемый гестапо, я чувствую себя победителем. Однако война еще не окончена. Нельзя впадать в эйфорию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});