Кроме «молодёжной», «антисоветской» и «террористической», организация называлась в деле «еврейской», хотя нам даже не пытались приписать никаких националистических идей. Достаточно было и того, что кто-то из нас где-то сказал, что евреев не принимают в институты. Но главное, что почти все мы были евреями; а в случаях с полукровками следователи поступали так: если мать была русская, а отец еврей, и в паспорте стояло: русский, следователь доказывал, что национальность определяется по отцу, и писал в материалах следствия: еврей. В обратном случае уверял, что главное — национальность матери. Наша совесть интернационалистов была чиста, и мы не придавали значения этим махинациям.
Проявления антисемитизма со стороны следователей искренно удивляли. Раз пришли ко мне на допрос два человека, как видно — большое начальство, и стали ругаться, издевательски изображая, как мы идём «стройными рядами», а впереди — сопляк-Гуревич. Один из них убеждённо сказал: «Потому-то вам была не дорога Россия, что вы — еврейка, человек без родины». Я возмутилась: «Вот уж не знала, что услышу такое от советских следователей!». Он ответил: «Вы ещё многого не знаете». Смешным, наверно, было моё возмущение: шёл 1951 год, и многое, действительно, предстояло узнать.
С большим начальством я беседовала ещё один раз, как я потом узнала — с самим министром госбезопасности Абакумовым. Меня повезли куда-то в воронке, ввели в большую комнату с не зарешечённым окном, из которого, как мне показалось, был виден Кремль. Вдоль стены стояли чекисты, а посреди комнаты сидел в кресле кто-то толстый, черноволосый. Задал странный вопрос, была ли я влюблена в Гуревича. Не успела я удивиться, как вмешался какой-то военный и объяснил толстому, что у меня арестованы родители. Тот кивнул, и меня увели. Как видно, министр интересовался мотивами наших действий.
Несколько раз следователи заводили разговор о предстоящем суде. Смелову я сказала, что не жду ничего хорошего. Он возразил: «Почему же? Вы ведь не убили человека!» А Шиловский предложил угадать, какой мне дадут срок. Я сказала, что у матери — 15, у отца — 10, а у меня, наверное, будет нечто среднее. От ответил: «Ну, это ещё по-божески!» Этот противный Шиловский всегда говорил гадости! Насколько симпатичнее рассуждает на эту тему Костя Смелов!
Двести шестая
По окончании следствия нас ознакомили с материалами дела и предъявили 206-ю. Дали для просмотра более 30-ти папок «Дела Слуцкого, Фурмана, Гуревича и др.», по 1–2 папки на каждого из нас. Арестовано было только членов организации 16 человек (причислили к нам и Тамару), кроме того, много родственников и знакомых.
Каждая папка начиналась с ордера на арест и протокола обыска. В папке Жени находилась фотография найденного у него пистолета системы «велодок». Пистолет не стрелял — в нём застряла спичка, которой, за неимением патронов, Женя пытался выстрелить. Прилагалась экспертиза комендантского взвода Министерства государственной безопасности, которая гласила, что это оружие в исправном состоянии и заряжённое соответствующими патронами, будучи направлено в наиболее уязвимые части человеческого тела с расстояния до 2-х метров, может произвести смертельный выстрел. Так вот почему организация названа террористической! Были также найдены программа, тезисы, манифест. У Гриши Мазура — материалы для изготовления гектографа, у Бориса Слуцкого — портрет Троцкого, у кого-то Библия на иврите, у одной девушки — стихи Маргариты Алигер, перепечатанные из вышедшего незадолго до того сборника её стихов и начинающиеся словами: «Родину себе не выбирают». Стихи были очень патриотические, и я спросила, почему они приложены к делу как улика. Следователь указал на строчки:
Обожгла недоброю любовьюРусского шального мужика —
оскорбление русского народа! В другой раз, когда я читала историческую работу Бориса Слуцкого, находившуюся в деле, следователь заметил: «Вот здесь о Бухарине говорится отрицательно, потому что он русский».
Я с волнением разглядывала тюремные фотографии незнакомых мне девушек и ребят; фотографии троих — Бориса Слуцкого, Владика Фурмана и Жени Гуревича — были больше форматом и лучшего качества. Было непонятно, почему их так выделили. Внимательно читала протоколы допросов. Старшей из нас к моменту ареста был 21 год, младшей — 16.
Летом 1950 года, перед приёмными экзаменами в университет, Женя Гуревич познакомился с Борисом Слуцким и его другом Владиком Фурманом. Все трое выросли в благополучных советских семьях, ни у кого не сидели родные, но сильно развитое чувство справедливости и не по возрасту богатая политическая эрудиция позволили им рано понять колоссальную ложь, которую под именем социализма преподносят советским людям. Они умели добывать информацию, читая между строк советские газеты, разбирая примечания к сочинениям классиков марксизма, анализируя изъятые из обращения книги. Им достаточно было побывать летом в деревне, чтобы увидеть, в какой нищете живёт народ. Сменявшие друг друга послевоенные кампании, в особенности борьба с космополитизмом, воспринимались как явно антисемитские. Неудача с поступлением в университет, куда им как евреям был закрыт путь, несмотря на успешно сданные экзамены, явилась дополнительным личным звеном в цепи сложившихся представлений о советской действительности. Созрела готовность бороться с режимом, с этой целью создать организацию и постепенно развернуть широкую агитацию в народе. То, что дело их безнадёжно, они, в общем-то, понимали, но не желали мириться со злом.
Борис написал манифест, Женя — программу организации. Борис привлёк старшего брата, Гришу Мазура, студентку Педагогического института Инну Эльгиссер и ученицу 10-го класса Сусанну Печуро. Сусанна до встречи с Борисом была активной комсомолкой и, узнав о существовании организации, колебалась: сообщить ли о ней в райком комсомола или в неё вступить? Она предпочла второе и распропагандировала своих одноклассниц, Катю Панфилову и Ирэну Аргинскую, и двоюродную сестру, шестнадцатилетнюю Нину Уфлянд. Ирэна съездила с Борисом в Ленинград и привлекла в организацию свою двоюродную сестру Галю Смирнову, студентку Института кинематографии. Студент-медик Владлен Фурман сагитировал в Рязани своего однокурсника Феликса Воина. Женя, кроме меня, принял в организацию знакомых студенток, Иду Винникову и Аллу Рейф[51].
Гриша Мазур и Владик Мельников приготовили гектограф. Успели напечатать письмо-листовку в ответ на какую-то статью в газете. Встречались в квартире Бориса в Кривоколенном переулке. Собирали материал для написания объективной истории Советского Союза, изучали произведения классиков марксизма. Наши теоретики, Борис и Женя, писали статьи (в описи изъятых при обыске у Жени материалов упомянуты были 14 статей «антисоветского содержания», написанных им за последние полгода). На одном из «сборищ» Женя, действительно, предложил обсудить возможность покушения на Сталина и Берию (остальные высказались против). Секретарь Алла вела протоколы обсуждений, которые, естественно, были найдены при обыске.