на нее, знает один Сердцеведец Бог, но на следующий день, к вечеру, кладовщик позвал юношу в каптерку и, любезно советуя брать с посылки понемногу, выдал огромный чемодан. Чемодан был битком набит продуктами. Здесь стояла четверть топленого масла, лежали большие куски ветчины, комья сахара (все это было пересыпано сладкими сдобными сушками), носки, рубаха и другое. На крышке чернильным карандашом виднелась надпись: «г. Архангельск, Соломбала, Кузнечиха, Владыкину Петру Никитовичу».
Павел догадался, что этот чемодан — когда-то служил предметом спасения от голодной смерти еще его отцу, теперь, щедрой милостью Божьей, он открыл свои богатства перед голодающим сыном.
Прежде всего, он побежал в кусты отблагодарить Бога за помощь, в бедственное для него время; затем с Магдой провели вечер, угощаясь гостинцами, и были оба рады. Хотя между ними возникало много противоречий в вопросах вероучений, но они были довольны, что у них находится и много единого в духовных вопросах.
Первые приступы голода юноша, конечно, утолил полученной помощью, но физическое изнурение и слабость не покидали его. Через несколько дней Павел почувствовал себя немного бодрее, но тут настало другое переживание: прошло уже больше месяца, а от Кати он не получил ни одной весточки.
Много молился он об этом Господу, много передумал разных вариантов случайностей, но пришел, наконец, к одному заключению, что невеста ему изменила, и этим Бог развязал его с тем непосильным грузом, с каким он вошел в долгий, страдальческий путь. В один из дней Павел сел и написал своей невесте:
«Катя, прошло уже полтора месяца, как никакой весточки я от тебя не получаю и при всех вариантах, пришел к заключению, что, несмотря на твои заверения и обещания — ты мне изменила. Если бы ты это сделала в самом начале (хотя и больно бы мне было), то мы расстались бы с тобою друзьями, при самых добрых мнениях друг о друге. Теперь я должен тебе сказать, по справедливости: в тяжелое время ты оставляешь друга твоего и оставляешь бесчестно, в тяжелое время жизни ты будешь оставлена сама.
Возвращаю твои письма и фото, и со всей решительностью тебе заявляю, что между нами все покончено и навсегда. Павел.»
В молитве он все это излил перед Господом, и Бог утешил его в этом переживании.
Лето подходило к концу и Павел усиленно молил Бога, чтобы Он избавил его от изнурительного труда.
Утром, на одном из разводов, Павел решил подойти к вольному прорабу с просьбой: не смог бы он предоставить ему труд полегче. Прораб побеседовал с ним и, убедившись в его грамотности и знании арматурного дела, поставил на монтаж железобетонного моста. Павел был очень рад этому, лишь бы отдохнуть от каторжной тачки.
На месте выяснилось, что прораб Петров оказался земляком Павлу, с Рязанской губернии, но сильным противником в вопросах веры в Бога. Яростно он нападал на юношу в беседе, стыдил и разубеждал его, пугая, и даже, с оттенком грубости, обзывал его, но на деле относился сочувственно, тем более, что Павел терпеливо опровергал его нападки, по работе оказывал ему большую помощь. Но, увы! Как только мост был сделан, его вновь отправили на «тачку».
Хотя Павел и отдохнул от нее, но после трех-четырех дней, прежняя слабость стала одолевать его. Усиленно, в посте и в молитве, он молил Бога об улучшении положения и был услышан.
В начале осени они расстались с Магдой, так как его взяли в управление на конторскую работу. Павлу эта разлука была очень тяжела.
Однажды, сидя в забое, он вместе со всеми отдыхал. Его, как систематически невыполняющего норму, поставили отдельно.
— В-л-а-д-ы-к-и-н! — услышал он вдруг издали голос нарядчика, — давай, бросай все, пойдем со мною, хватит гробиться в забое, поедешь в управление.
Павел совершенно ничего не понимал, но по дороге нарядчик объяснил ему:
— На фалангу пришел запрос из управления на чертежника Парулева, но сам знаешь, он ведь любовник Нинки Логвиной (Логвина Н.А. была начальницей соседней фаланги), а она, вместо него, договорилась с нашей Зинкой отправить тебя. Повезло тебе, парень, в городе, на штабной фаланге будешь жить. Только смотри, сам не подкачай.
Каплина в поселке расспросила его:
— Ты, парень, в чертежах-то чего понимаешь? С землемерием знаком немного?
— Нет, астролябию видел только в книге, в школе, а чертежи знаю только машиностроительные, — прямо ответил Павел.
— Да ты не будь простофилей, — начала Каплина, хотя и грубо, но как-то особенно покровительственно, беззлобно, так, как когда-то журила его бабка Катерина. — Вот тебе твой пакет с документами, иди, получишь себе денег на дорогу и паек, я тебе выписала, да шагай на станцию, на поезд. Билет не вздумай покупать, кондуктор с опером подойдут с проверкой, скажи, что БАМовец, и пакет покажи. В конторе, когда приедешь, не вздумай отвечать, как мне ответил — не знаю, не видел, то да се. Пойми, ты теперь лагерник, смело всем отвечай: «Умею, знаю, сделаю», и берись за все, хоть инженером поставят, понял?
Затем, пыхнув папироской, к полной растерянности Павла, подала руку на прощание и, проводив до переезда, крикнула ему в спину: «С Богом!»
Как-то недоверчиво встретил Павел эту неожиданную перемену в своей жизни. Как туманом подернуло перед ним его действительность. Выйдя на полотно железнодорожного пути со своим «традиционным» чемоданом, он неуверенно зашагал к станции, с опущенной головой. Ему почему-то казалось, что произошла ошибка, что вот-вот в спину грохнет трескучий голос Зинаиды Каплиной: «Ты куда? Вернись!» или, еще хуже того, из зарослей кустов, за рукавом болотной гущи раздастся выстрел оперативника из «секрета», и его, посчитав за беглеца, подстрелят, как облинялого весеннего зайчишку. В таком раздумье, он отошел 100–150 шагов от фаланги. Затем ботинки его застучали по бетону нового моста и он, как-то вздрогнув от неожиданности, остановился, оглянувшись назад. Павел нагнулся, с трудом разжал слипшуюся, почерневшую ладонь и поставил чемодан на краешек бетона. Здесь он месяц назад вязал арматуру на мостовом перекрытии, здесь он не раз смахивал навернувшуюся слезу в молитве. Позади не было никого, никто на него не кричал. Свежий, по-осеннему, ветерок приятно охлаждал, пылающее от волнения лицо, и обдавал знакомым запахом болотной прели. Далеко за фалангой, скальными выступами, сопка прижимала полотно пути к знакомой бахроме кустарника и Павлушкиному журчащему «Хорафу». Зеленой, побуревшей по-осеннему щетиной, торчала вершина знакомой сопки, которая, как строгий часовой, охраняла притулившийся у подножия поселок.
До слуха Владыкина донеслась гневная брань нарядчика и Зинаиды Каплиной, с которой она провожала в карцер, не вышедшего на работу заключенного, заболевшего, сверх