Читать интересную книгу Дорогой чести - Владислав Глинка

— Бог с ними, — нетерпеливо сказал Непейцын. — Планы каковы насчет военных действий?

— Тут, пожалуй, все идет своим чередом, — уже серьезно ответил капитан. — Одна за другой сдаются в тылу нашем французские крепости, в коих дурень Наполеон оставил гарнизонами до ста тысяч войска. Нам они вреда не принесли, а ему в поле вот бы как пригодились. Еще доказательство, что корсиканец перестал быть военным гением и недели его власти сочтены.

— Ну уж недели! — усомнился Якушкин. — Из Гишпании войска подтянет и во Франции есть же резервы. А потом, как мы на их землю вступим, разве не начнется война народная, как у нас было?

— Вот и видно, Иван Дмитриевич, что ты с пленными не говоришь, — возразил Паренсов. — Все одно твердят: «Надоели Франции войны, всех молодых парней из деревень под метелку вымели». А партизаны из городских торговцев много ли стоят?..

* * *

18 октября при Ганау перешедшие на сторону союзников баварцы под командой Вреде — того самого генерала, что в 1812 году сражался с Витгенштейном, — пытались преградить дорогу Наполеону. Но французы разметали полки недавнего союзника, и шестидесятитысячная армия Наполеона, перейдя Рейн, вступила в отечество. Чуть больше года прошло с выхода Наполеона из Москвы, а русские стояли на границе Франции.

Войскам дали месяц отдыха. Дипломаты совещались — теперь отвечали Наполеону на его предложения, сделанные у Лейпцига. А командиры полков хлопотали о новой обмундировке солдат и особенно о сапогах. Гвардия отъелась и отоспалась в окрестностях Франкфурта. Потом двинулась на Гейдельберг и Фрейберг.

Погода стояла сухая и мягкая, без морозов — в декабре-то! Дороги прекрасные, марши не спешные — прогулка, да и только. На груди у всех блестели новые медали. Офицеры повторяли стихи поэта Батюшкова, адъютанта генерала Раевского:

И час судьбы настал! Мы здесь — сыны снегов!Под знаменем Москвы, с свободой и громами.Стеклись с морей, покрытых льдами,От струй полуденных, от Каспия валов…

В конце декабря начался переход союзников через Рейн. 1 января 1814 года на французскую землю вступила русская гвардия.

* * *

И снова марши, марши и марши. Три недели шли, почти не останавливаясь, к Лангру и Шамону. Наступила французская зима. Дождь и снег, оттепели и морозы сменяли друг друга. Насчет народной войны Паренсов оказался нрав. Хотя Наполеон приказывал подданным «уходить от врагов, оставляя им одну землю», но крестьяне и горожане этой занятой без выстрела четвертой части Франции не покидали своих домов. Они продавали войскам союзников сено, овес и хлеб, но на вопросы отвечали угрюмым молчанием.

На походе узнали, что условия возможного мира будут обсуждаться на конгрессе в Шатильоне. При этом во владении императора решено оставить уже не Францию в границах 1812 года, как предполагали до битвы под Лейпцигом, а в тех, что имела в 1792 году, то есть без завоеваний революционных войн и самого Наполеона.

Первое крупное столкновение на французской земле произошло 17 января у Бриенна. Здесь когда-то в военной школе учился тот, чьи войска теперь обстреливали и штурмовали горевший городок. Овладеть им для Наполеона было важно, чтоб победой открыть кампанию на своей земле. Но через три дня, после боя при Ларотьере, он должен был снова отступить. С конца января начались заседания в Шатильоне. Французский уполномоченный генерал Коленкур старался затянуть переговоры, надеясь, что успехи Наполеона помогут ему стать менее сговорчивым. Бой близ Монмираля, где были разбиты разбросанные на марше прусские корпуса, вновь поднял веру французов в своего повелителя. Эти же удачи испугали австрийцев, которых прежде всего интересовало возвращение владений в Италии, о чем, казалось, теперь нетрудно сговориться с Наполеоном. Разногласия между союзниками дошли до того, что Александр угрожал отделить свою армию от австрийцев, продолжать войну и разделить ее плоды только с пруссаками и шведами.

Однако попытки разбить порознь армии союзников дали только частные успехи, в то же время значительно ослабив потерями французскую армию. После упорного боя 8 марта при Арсисе Наполеон снова отступил. Эта неудача была сигналом для прекращения переговоров с Коленкуром. Попытка императора французов зайти в тыл союзных армий привела только к тому, что противники его беспрепятственно двинулись к Парижу. 13 марта при Фер-Шампенуазе они разбили корпуса, шедшие к Наполеону с обозами боеприпасов и снаряжения.

Во Франции гвардейская пехота ни разу не участвовала в боях. Отборные полки берегли на крайний случай, подобный Кульмскому бою. А может, сохраняли для дальнейшей борьбы при возможном разрыве с австрийцами.

В эти месяцы Сергей Васильевич окончательно сжился с ротой. Узнал всех солдат в лицо и по имени, многих по голосу и характеру. Ушибленное под Кульмом бедро болело только при плохой погоде, так что, в общем, был здоров, бодр и с утра до вечера в седле. С офицерами своей роты сошелся по-товарищески. Впрочем, из всех шестидесяти офицеров полка Непейцын невзлюбил только холодного формалиста полковника Фредерикса и заносчивого, хвастливого капитана Гурко. Прошлогоднее открытие, что судьба привела его в среду редкостно образованных, серьезных и душевных людей, продолжало радовать и сглаживало необычное положение, которое занимал в полку: единственный во всей гвардии он — полковник и георгиевский кавалер — командовал ротой. Но при этом знал, что все, кого уважает в полку, начиная с Потемкина, понимают, что перевод к ним являлся только почетным отличием и что скоро выйдет в отставку, будучи непригоден для службы мирного времени.

Да, теперь конец войны был, очевидно, близок — о нем говорили на походе и вечером на биваках, его видели во сне. Разумеется, французы будут оборонять Париж, но что у них осталось против полуторастотысячной армии союзников?

17 марта утром перешли через Марну около Мо. Впереди бухали пушки — авангард Раевского оттеснял к Парижу французские части. По сторонам мощеной дороги стлались тучные поля, цвели плодовые сады деревень, столетия не видавших войны. Крестьяне с удивлением смотрели на вражеские полки — их уверяли, что император громит неприятеля далеко на востоке. Солнце пекло, по солдатским лицам катился пот, но люди шли бодро, широким шагом.

— Что, Гаврилыч, вспоминаешь, как через Москву отступали? — услышал Сергей Васильевич вопрос ротного шутника Морошкина.

— И то впору вспомнить, — степенно ответил правофланговый Гаврилов.

Впереди по обе стороны дороги встал дубовый лесок.

— Шато де Бонди, — объявил Краснокутский, последние дни изучавший карту департамента Сены, купленную у пленного французского офицера. — До Парижа осталось пятнадцать верст.

— Видно, не много у них сил, ежели без остановки идем, — отозвался Непейцын.

— Неужто будем Париж штурмовать? — подал голос Якушкин.

— А чем он лучше Москвы? — возразил Толстой. — Не сдадут на капитуляцию, так и штурмуем…

— Жаль ведь, если при бомбардировке собор Парижской богоматери или Дом Инвалидов попортим, — возразил Иван Дмитриевич.

— А Ивана Великого, которого Мортье, уходя, взорвал, им жалко было? — спросил Краснокутский.

Разговор прервал подъехавший адъютант Безобразов:

— Господин полковник! Сейчас встанем на два часа. Ружья составить, ранцы и скатки снять, людям от дороги не расходиться. — И добавил уже неофициальным тоном: — Впереди, левей дороги, с холма, Клиши именуемого, Париж открылся.

— Сам видел? — с завистью спросил Краснокутский.

— Да. Мы с генералом ездили. Красота удивительная; башни, шпили, колокольни, домов море целое…

— Будут они город оборонять? — спросил Непейцын.

— Конечно. Там корпуса Мортье, Мармона и Национальная гвардия. Перебежчики говорят, что даже ученики Политехнической школы к орудиям встали, — ответил адъютант и поехал дальше.

Полк остановился. Солдаты, обрадованные отдыхом, по очереди бегали за водой к ближней речке, хрустели сухарями, дымили трубками. Многие, присев на край придорожной канавы, откинулись на спину и заснули. Офицеры тоже закусывали, курили. Непейцын лег на разостланную Федором шинель и смотрел в безоблачное небо.

— А ладно б, Гаврилыч, в такой-то лесок с девками по грибы… — приставал поблизости к фланговому неугомонный Морошкин.

— Чего не ладно, — отозвался тот. — Глядишь, в последний-то бой перед замиранием ногу али руку отстрелят, и пойдешь «на свое пропитание» — хошь грибы сбирай, хошь милостыню.

— Ну тебя!.. Небось до Парижа дошли, так живы будем.

— Слухай, как тамо с нами здоровкаются, — посоветовал третий голос, кажется барабанщика Петряева. — Хорошо, коль руку, а то башку не снесло бы, как Нилову под Кульмой.