Читать интересную книгу Новеллы - Франко Саккетти

Во второй канцоне наш писатель упрекает Григория XI в трех преступлениях, столь ужасных, что подобных им не совершали ни Калигула, ни Аттила, ни Аццолино да Романо. Он отдал в залог варварам город Фа-8нцу, обязав их воевать с хоистианами; он продал Галеаццо Висконти замки в областях Пьяченцы, Павии и Новары за 200 тысяч флоринов золотом; он пролил невинную кровь жителей Чезены, которых уничтожили его бешеные солки.

«Жестокость там, где следовало бы ожидать милосердия! Иуда продал Христа за 30 серебренников, ты же дал их 30 в плату за откорм бретонских свиней…» А в Чезене убиты «беременные и старухи в огромном числе; у них отсекали члены и разрезали жилы; девушек хватали и говорили: кто кого из них взял, пусть берет. Кое-кто избирали убежищем места, о которых трудно было догадаться, иные вместе со своими детьми; тех же, кто был понаивнее, преследовали и убивали на алтарях в храмах…»

«Горе тем, кто под твоей рукой и кто не поднимается на тебя, – бросает Саккетти упрек малодушным и вероломным. – Ведь стремиться свергнуть с себя иго того, кто хочет питаться человеческой кровью, – дело правее».

«Против того, кто загромождает священную землю, направь свое копье», – говорит автор в заключение своей канцоны. И он предвидит, как имя папы подвергнется на земле осмеянию, а тело – уничтожению; ничего доброго не будет ему суждено, и в конце концов он погрузится в глубину бездны, называемый всеми папой – порчей мира»:

Е 'nfine, nell abisso gire al fondo,Chiamato essendo papa Guastamcmdo.

Как известно, Григорий XI осуществил перенесение папского престола в Рим в 13/6 г. От этого шага ждали многого. Но в трудностях переезда Григория из Марселя в Рим, в тех свирепых бурях, которые в течение более двух месяцев трепали папские галеры, некоторые усматривали плохое предзнаменование для главы церкви. Саккетти сидел в этом наказание за содеявные Григорием преступления: «Кому не видно, что то, как папа стыл от холода, направляясь к своим присным по морю на кораблях, было указанием ему планет на смерть? И невзирая на это, он продолжал путь, следуя своим неправым пожеланиям. Божественное правосудие кружило вокруг него; и море, выбрасывающее на берег всякий хлам, пригнало к берегу порочный ум. Он разгневал три стихии, и небо, видимо, было бы довольно его гибелью. Но сам он этого не замечает и поддерживает в мире войну».

Если приведенные отрывки не свидетельствуют о крупном поэтическом даровании Саккетти, то никто не откажет ему в искренности возмущения и благородстве негодования, пусть выраженного в довольно обыкновенных для этого времени формах. Эти чувства-то и повышают ценность цитированных пьес, заставляя вспоминать слова Ювенала: «Si natura negat, facit indignatio versum („Если природа не одарила, то гнев порождает стихи“).

В этой достойной отповеди папе чувствуется человек, проникнутый традиционным уважением к церкви, но не до утраты способности критиковать поведение ее представителей, в особенности, когда оно шло вразрез с интересами его родины. С такой же четкостью формулирует Саккетти свои взгляды на отлучение от церкви и в XIV проповеди, написанной, как можно предполагать, на основании упоминания в ней поддерживаемого французами антипапы, т. е. Климента VII, вскоре после войны «Восьми святых»: в ней чувства, вызванные папским интердиктом 1376 г., направленным против Флоренции, еще как будто не утратили своей остроты. Эта проповедь является отличным дополнением аргументирующего типа к инвективам лирических пьес.

«Многие невежды полагают, – говорит он, – и утверждают, что умирающий отлученным осужден. Sententia pastoris justa vel iniusta Timenda est. Действительно, следует бояться приговора пастыря, будь он справедливым или несправедливым; но несправедливый не осуждает меня, а является для меня заслугой, если отношусь к нему с терпением. Если бы несправедливый приговор меня осуждал, то это обозначало бы, что папа и епископ значат больше, чем божественная справедливость, так как их несправедливость аннулировала бы справедливость божества. Но это не может быть; следовательно, несправедливое отлучение не осуждает меня, а скорее спасает того, кто несет его с терпением».

Так реагировал Саккетти на событии 1375–1378 гг. Они имели огромнее значение, так как пробудили широкое народное движение, увлекшее, как мы видели, писателя и приучившее не одного его смотреть на поднявшуюся массу среднего и мелкого люда как на силу, с которой необходимо считаться и в процессе социальной борьбы. С другой стороны, раз включившись активно в дела республики во время войны, масса не могла уже оставаться инертной и в других случаях. События 1378 г. не замедлили подтвердить это. В этом году предстояли выборы гонфалоньера правосудия. Соперники Альбицци, Медичи и Альберти решили дать на них бой олигархам и, опираясь на недовольство мелких цехов, провести в гонфалоньеры своего человека, Сальвестро ди Аламанно де'Медичи. Контрмеры, принятые сговорившимися по этому поводу Пьеро дельи Альбицци, Лапо да Кастильонкьо, Карло Строцци, были сорваны благодаря бдительности «Восьми святых», и Сальвестро был избран, получив поддержку демократической партии в лице ее главарей, Бенедетто Альберти, Томмазо Строцци и Джорджо Скалы. Но ловкий и деятельный Сальвестро не доглядел того, что, кроме мелкого цехового люда, среди которого он главным образом агитировал, во Флоренции имеется значительная масса рабочих, не объединенных цеховой организацией. Их называли чернью, p'.ebaglia или чомпи, что было синонимом оборванца, на самом же деле обозначала чесальщика шерсти. Не досмотрела демократическая партия и того, что среди мелкого цехового люда есть и сочувствующие аспирациям чомпи. В ту минуту, когда Сальвестро с большинством мелких заняли намеченные политические позиции и подвергли конституцию пересмотру в демократическом духе, а противники их были уничтожены или бежали, на сцене появились обделенные и потребовали свою долю. Волны социальной революции захлестнули демократов. Сальвестро де'Медичи вынужден был отойти в тень и уступить свое место руководителю новых сил, чесальщику шерсти Микеле ди Ландо, который и был избран гонфалоньером. Движение скоро достигло своего апогея. Но пока оно подымалось, растерянность в противном лагере миновала; было организовано сопротивление; Микеле был подкуплен либо разошелся со своими сторонниками, напуганный революционными эксцессами. Так или иначе, он покинул чомпи, и масса, лишившись вождя, стала терпеть поражение. Революцию сменила реакция. На сцене опять появился Сальвестро, которому демократы для того, чтобы прикрыть свой ход, придали в товарищи Микеле ди Ландо. По мере того как ликвидировались завоевания революции, сходили со сцены сперва – Микеле, а затем и Сальвестро, скомпрометировавший себя в глазах умеренных своими связями с левым движением. В 1380 г. Медичи заменил Бенедетто дельи Альберти, единомышленник Сальвестро и более надежный представитель средних групп.

Альберти как будто обеспечивал прочность компромисса. Но ее хватило ненадолго. Демократы продолжали быть недовольными уступками народу, народ – тем, что уступки эти слишком незначительны. Изгнанные Альбицци ведут интриги против коммуны в союзе с церковью и Катериной Сьенскjй. В стенах Флоренции демократы косятся на остающегося в своей мастерской Микеле; партия чомпи ищет союзников среди оппозиционно настроенных еретиков и фратичеллов. Подобно тому как двуязычие ведет в конечном счете к гибели одного из языков, так политический компромисс предвещает выход в сторону одной из входящих в комбинацию сил.

Микеле скоро подвергся изгнанию, а в 1387 г. за ним последовал и Альберти. Неопределенное положение сменило откровенное возвращение к старому порядку до 1378 г., конечно, с известным сохранением кое-каких новшеств, поскольку жизнь уже успела их санкционировать и примирить с ними людей разных толков. Оставалось сделать последний шаг – поставить во главе коммуны лицо, которое имело бы определенную репутацию, было бы связано со славным прошлым города и могло бы держать в своих крепких руках руль государственной ладьи, которая продолжала все еще плыть по неспокойному морю. Козимо де'Медичи еще не родился (он род. в 1689 г.). Выбора не было, и вот во Флоренцию в 1387 г. возвращаются ее старые знакомые, прежние руководители – Альбицци. Вместе с ними Флоренция на целых полвека вернулась к старым преданиям олигархической политики, национальной культуры и национальной же или автономной церкви, преданиям, которые выросли и окрепли в среде богатых флорентийских граждан, popolani grassi.

Но новые тенденции назревали уже в годы первого периода господства Альбицци, и эти оппозиционные начала продолжали развиваться и в пору их возвращения вместе с укреплением средних слоев городской буржуазии, выдвинувшей своих идеологов нового типа, гуманистов, постепенно захвативших руководство умственной жизнью сограждан. Часть их осталась верной прежним традициям, хотя бы и с оговорками, в особенности в области политики, в которой они стояли, если можно так сказать, на национальной точке зрения, в то время как их более юные товарищи увлекались все более и более классицизмом, т. е. предпочитали позиции гуманистические, общечеловеческие, интернациональные. Ряды первых понемногу редели; группа вторых численно росла и внутренне крепла. Процесс этот отвечает переходной норе от реставрации Альбицци и оптиматов к тирании Медичи. С установлением власти Козимо наступает черед вторых, идеи последних получают признание и поддержку того режима, который более всего отвечал их политическому и, частью, моральному безразличию, питал их кабинетную и виртуозную эрудицию, будучи в значительной мере сам подготовлен или по крайней мере предвозвещен ими.