Читать интересную книгу Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

Мать обычно говорила: "Ханна и Ребекка, вы должны  обобрать  землянику,  отец не может помочь вам"  -  или:  "Джон,  тебе  придется  доить  корову  в  следующем году; у меня нет времени, а отцу нельзя портить руки".

Все остальные мужчины в поселке по будням носили простые  ситцевые  или  фланелевые рубашки, но отец никогда не носил никаких других, кроме  белых  с  накрахмаленной  гофрированной  грудью.  Он  был  очень  привередлив  в  этом  отношении, и мать все заметывала  и  заметывала  складочки,  все  гладила  и  гладила гофрировку, воротник и манжеты рубашек - иногда поздно ночью.

Сама она была усталой, худой, седой, у нее не хватало  времени  на  то,  чтобы шить платья для себя, и на то, чтобы куда-то выходить в них,  так  как  она всегда должна была заботиться о  детях,  а  отец  оставался  счастливым,  здоровым, красивым. Мы, дети,  никогда  не  задумывались  об  этом.  Но  вот  однажды, уже после того как  отец  заложил  ферму,  в  поселке  должно  было  состояться собрание прихожан, на которое шел отец, но мать не могла пойти (у  Дженни был коклюш, а Марк только что сломал руку), и, когда мать  завязывала  отцу галстук, последнее, что он сказал ей перед уходом, это:

- Я хотел бы, Орилия, чтобы ты немного позаботилась о своей  внешности  и своем платье. Для такого мужчины, как я, это имеет большое значение.

Мать уже кончила завязывать галстук, и  руки  ее  вдруг  опустились.  Я  смотрела на ее глаза и губы, в то время как она смотрела на отца, и за  одну  минуту я стала гораздо старше, а в моей душе появилась "взрослая" боль.  Эта  боль навсегда осталась со мной, хотя я по-прежнему восхищалась моим красивым  отцом и гордилась его талантами. Но теперь,  когда  я  выросла  и  успела  о  многом подумать, моя любовь к матери стала иной, не такой, как прежде.  Отец  всегда был нашим любимцем, пока  мы  были  маленькими  -  он  казался  таким  интересным, и я иногда спрашиваю себя, не происходит ли так, что мы лучше  и  дольше помним интересных людей, чем тех, кто просто добр  и  терпелив.  Если  так, то это очень жестоко.

Оглядываясь  на  прошлое,  я  вижу,  что  первые  семена   честолюбивых  стремлений и желания заниматься чем-нибудь особенным  посеяла  в  моей  душе  мисс Росс, художница, подарившая мне розовый зонтик, который она привезла из  Парижа. Ее жизнь казалась  мне,  тогда  совсем  ребенку,  такой  красивой  и  легкой. Я еще не ходила в школу, и не читала Джорджа Макдональда[84], и потому  не знала, что  "Легкость  -  это  пленительный  результат  забытого  тяжкого  труда".

Мисс Росс сидела на открытом воздухе и рисовала красивые картины, и все  говорили, что они чудесны, и сразу их покупали, так что она могла  содержать  слепого отца и двух младших братьев и путешествовать куда хотела. И сейчас в  моей памяти снова оживают события того лета, когда мне было десять,  а  мисс  Росс рисовала меня, сидящую  возле  мельничного  колеса,  и  рассказывала  о  далеких странах!

Недавно мисс  Максвелл  читала  нам  на  уроке  литературы  отрывки  из  стихотворений  Браунинга[85]. В   одном   из   них   говорилось   о   Давиде,  мальчике-пастухе, который часто смотрел  из  долины  на  кружившего  в  небе  "медленно, словно во сне", орла. И мальчик думал о широком,  огромном  мире,  который видит орел, раскинувший свои крылья так высоко в небесной синеве,  в  то время как  он,  бедный  пастушок,  видит  лишь  "полоску  между  небом  и  холмами", так как находится в низине.

На следующий день я рассказала об этих стихах мистеру  Бакстеру  -  это  была суббота накануне того дня, когда я стала членом церкви. Я спросила его,  грешно ли это - желать видеть столько,  сколько  видит  парящий  высоко  над  землей орел.

Нет другого такого человека, как мистер Бакстер. Он сказал:

- Ребекка, дорогая, возможно, тебе не  придется  всегда  оставаться  в  низине, как этому пастушку; но, где бы ты ни  была,  та  маленькая  полоска,  которую ты видишь "между небом и холмами", может вместить весь земной мир  и  все Царство Небесное, если только у  тебя  такое  зрение,  какое  нужно  для  этого.

Я помню воскресные вечера в кирпичном доме в первую  зиму  после  моего  переезда туда. Обычно я сидела в  центре  столовой,  как  мне  было  велено,  молчаливо и неподвижно, с большой семейной Библией на коленях. Тетя  Миранда  читала "Покой святых" Бакстера[86], но ее кресло стояло у окна,  и  она  могла  хотя бы иногда бросить взгляд на улицу, не впадая в явный грех.

Тетя Джейн обычно читала  "Путешествие  пилигрима"[87].  Огонь  в  камине  горел неярко, напольные часы тикали и тикали, так медленно и  степенно,  что  картинки на страницах Библии плыли у меня перед глазами и я почти засыпала.

Они думали, что, если на время изолировать меня от  всего  внешнего,  я  смогу воспринять Бога; но этого не произошло, ни разу. Я  так  тосковала  по  Солнечному Ручью и по Джону,  что  с  трудом  могла  сосредоточиться,  чтобы  разучить очередной  из  еженедельно  разучиваемых  гимнов;  особенно  тяжело  пришлось мне с тем печальным и длинным, начинавшимся так: 

О страшном мысли все мои -

Проклятье и могила. 

Именно Джона вспоминала я в воскресные вечера, именно  о  нем  скучала,  так как на Солнечном Ручье отец умер, мать была постоянно  занята,  а  Ханна  никогда не любила разговоров.

А в следующем году в Риверборо  приехали  миссионеры  из  Сирии,  и  на  собрании мистер Берч, увидев, что я играю на мелодионе,  решил,  что  я  уже  взрослая и член церковной общины, и попросил меня произнести молитву.  Я  не  посмела отказаться и, произнося свою молитву, которая была не чем иным,  как  просто мыслями вслух, вдруг обнаружила, что мне  гораздо  легче  говорить  с  Богом, чем с тетей Мирандой или даже с  дядей  Джерри  Коббом.  Было  немало  такого, что я могла сказать  лишь  Ему,  и  никому  другому,  а  возможность  высказаться всегда приносила мне радость и удовлетворение.

Когда в прошлом году мистер  Бакстер  предложил  мне  присоединиться  к  нашей церкви,  я  сказала  ему  о  своих  опасениях.  Мне  казалось,  что  я  недостаточно хорошо понимаю Бога, чтобы быть христианкой.

- Так ты не совсем понимаешь Бога, Ребекка? - спросил он с улыбкой.  -  Что ж, зато есть гораздо более важное обстоятельство,  и  это  то,  что  Бог  понимает тебя! Он понимает твою робкую  любовь,  твои  стремления,  желания,  надежды, ошибки, страдания - и именно это в конечном счете  имеет  значение!  Конечно, ты не понимаешь Его!  Тебя  поражает  Его  любовь.  Его  сила.  Его  милосердие, Его мудрость, и так оно и должно быть! Ведь,  Ребекка,  дорогая,  если  бы  ты  могла  держаться  без  всякого  смущения  и  растерянности   в  присутствии Всевышнего, как тот,  кто  вполне  постиг  Его  сущность  и  Его  намерения, это было бы святотатством! Пусть тебя, дитя мое,  не  приводит  в  недоумение унаследованная тобой вера; прими Бога легко и естественно, как Он  принимает тебя!

- Бог никогда не приводит меня в недоумение, мистер Бакстер; дело не в  этом, - сказала я, - доктрины - вот что ужасно меня тревожит.

- Не беспокойся пока о доктринах, - ответил мистер Бакстер. - Так  или  иначе, Ребекка, а ты никогда не  сможешь  доказать  существование  Бога,  ты  можешь только найти Его!

- Значит, вы думаете, что я действительно верующая, мистер Бакстер?  -  спросила я. - У меня есть задатки христианки?

- Ты - милое дитя понимающего и сочувствующего Бога! -  сказал  мистер  Бакстер, и я повторяю себе эти слова утром и вечером, так что я  никогда  их  не забуду. 

* * * * * *

Этот год почти закончился, и следующие несколько месяцев нам  предстоит  прожить в напряжении работы и водовороте событий, предшествующих выпуску  из  семинарии. Через десять минут прозвенит звонок на урок философии, а так  как  я пишу вот уже почти два часа, выучить то, что было  задано,  мне  придется,  пока я буду подниматься на холм,  где  стоит  академия.  Но  мне  это  не  в  новинку, а на холме все запоминается просто замечательно! Я  думаю,  что  за  пятьдесят лет сама  земля  здесь  пропиталась  знаниями  и  каждая  частичка  воздуха в окрестностях наполнена полезными сведениями.

Я положу мою Книгу Мыслей в чемодан (поскольку поблизости нет ни одного  спасительного стога сена) и достану ее снова... когда я снова достану ее?

После выпуска из семинарии я буду слишком взрослой и  слишком  занятой,  чтобы делать записи в  Книгу  Мыслей,  но,  ах,  если  бы  только  случилось  что-нибудь  заслуживающее  того,  чтобы   об   этом   написать,   что-нибудь  удивительное,  что-нибудь  необычное,  что-нибудь  непохожее  на   то,   что  случается каждый день в Риверборо и Эджвуде!

Окончание семинарии, несомненно, немного поднимет меня над "низиной"  -  сделает меня немного более похожей на парящего орла, пристально глядящего на  широкий мир внизу, под ним, и кружащего в небе "медленно, словно во сне". Но  так или иначе, а я постараюсь не быть недовольным пастушком и  не  забывать,  что сказал мистер Бакстер: та маленькая полоска, которую я вижу "между небом  и холмами", может вместить весь земной мир  и  все  Царство  Небесное,  если  только я буду обладать даром духовного видения.