— Так оно и есть, — подтвердил Флавиан.
— Почему бы ему и теперь не выступить в той же роли?
— Ты не понимаешь? — доверительно заговорил Флавиан. — Теперь, после этих убийств, ситуация резко изменилась. Мы не можем подставлять монаха!
— Да, но ведь они знают, что разговор надо вести с Зосимой, — напомнил я. — У них и карточка есть.
— Правильно, — кивнул Флавиан. — И когда Смидович утром говорил со мной, он интересовался именно Зосимой. Но я перевел контакт на третье лицо, мотивируя тем, что отец Зосима занят приготовлениями к приезду владыки.
— А какие были планы у Вольпина? — спросил Дима.
— Очень простые, — вздохнул Флавиан. — Заплатить деньги и забрать монеты.
— А зачем тогда он привез француженку?
— Для легализации. Это должно было быть представлено так, что француженка приехала и откопала клад своего прадеда.
— И на какой сумме они сошлись? — спросил Дима из любопытства.
Флавиан промолчал, а отец Зосима вздохнул и буркнул:
— Мильон.
— Миллион долларов? — присвистнул Дима.
— Неслабо, да? — хмыкнул Алексей. — Новый монастырь построить можно.
— Да, — сказал Дима. — Но в случае легализации они бы получили гораздо больше, вы знаете?
— Это уже их проблемы, — сказал Флавиан. — Нам об этих деньгах и думать не должно. У тебя еще есть вопросы?
— Во сколько назначена встреча? — спросил Дима.
— В три у памятника.
Дима вздохнул.
— Ну что ж… Благословите, отче.
Отец Флавиан хмыкнул и поднялся для благословения.
Дима не считал себя простаком и потому не слишком-то доверился планам и рассказам отца Флавиана и его команды. Он чувствовал, что «архиманадарин» хочет использовать его в своих интригах, но понять суть происходящего он мог, только внедрясь во все эти переживания. Он долго не мог заснуть, снова и снова вспоминая подробности ночной беседы, так что на побудку в пять часов к братскому молебну его поднять не удалось. Поднялся он, да и то с трудом, только к восьми, когда уже звонили к поздней литургии, помолился наскоро и пошел в трапезную позавтракать с послушниками.
Занятия в школе начинались в половине девятого, так что к первому уроку он успел во-время. Дети его любили за красочность рассказов и неформальные отношения и потому встретили его радостно. Был урок истории в седьмом классе, и Дима легко и охотно вошел в эту атмосферу, живописуя картины раннего феодализма в Европе, с его рыцарством, невежеством и особой раннекатолической святостью.
— Обратите внимание, — говорил он увлеченно детям. — Слово «царь» восходит к имени Цезаря. Точно также слово «король» восходит к имени Карла Великого. Я хочу еще раз подчеркнуть, что русская культура наследует древнейшей византийской традиции, тогда как запад вырос на варварской культуре диких германцев.
Он это подчеркивал так часто, что уже и сам начал сомневаться, есть ли смысл в этом утверждении. Он понимал, что корни русской культуры тянутся и к диким германцам, и к диким монголам, и еще ко многим племенам и народам, но лучшее, что было в ней, все же восходило вовсе не к Византии, а скорее к Голгофе. Но толковать об этом детям седьмого класса Дима считал преждевременным, и потому с легкой душой трактовал историю в популярном славянофильском духе, лишь в глубине сознания оставляя место для сноски с поправкой на будущее. Это было легко оправдать необходимостью решительного противостояния волне вульгарного и невежественного западничества.
Он провел подряд три урока, охватив тем широкий период от реформ Карла Великого в седьмом классе до реформ Петра Великого в девятом, после чего вернулся в монастырь, направляясь в свою библиотеку. У крыльца на лавочке сидела женщина, одна из прихожанок монастыря, жительница села Ксенофонтова. Увидев приближающегося Диму, она нерешительно поднялась и шагнула к нему.
— Благословите, батюшка, — склонилась она.
Из-за скуфьи и подрясника его то и дело принимали за иеромонаха и постоянно необоснованно требовали благословения.
— Бог благословит, — сказал Дима, пребывая в добром настроении после школьных лекций. — Я ведь не священник, чтоб благословлять, матушка. Вы смотрите, у кого крест на груди, тот и благословит. А я недостоин.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вы ведь Димитрий, батюшка? — спросила женщина чуть испуганно.
— Димитрий, — кивнул Дима.
— В библиотеке работаете, нет?
— В библиотеке, — кивнул Дима. — Вы книжку какую ищете, что ли?
Женщина судорожно вздохнула.
— Да нет, я вас ищу, батюшка… Уж и не знаю, прямо…
— Что такое? — насторожился Дима.
— Дело у меня к вам, — призналась женщина. — Да я не знаю, как и начать… Не искусить, чтобы…
— Ничего, — сказал Дима. — Вы не бойтесь, я уже немножко закаленный. Что за дело-то?
— Да девица одна вами интересуется, — проговорила женщина. — Вовсе даже и не церковная девица-то… Я ей говорю, что монастырским с женщинами не с под руки толковать-то, а она все о своем…
— Что за девица-то? — совсем заинтересовался Дима. — Чего ей надо?
— Да вот и я не знаю, чего ей надо, — сокрушенно призналась женщина. — Я ее вчера в селе подобрала, плакала она и пряталась. А нынче стала молить меня, чтоб я вас нашла и к ней привела.
— А как ее зовут? — спросил Дима. — Не Наталья-ли?
— Именно, Наталья, — подтвердила женщина. — Вы ее знаете, что ли?
Последнее предположение вызвало у нее отношение настороженное.
— Знаю, — сказал Дима. — Ты подожди, я в мирское переоденусь и с тобой пойду.
— Зачем это? — с подозрением спросила женщина.
— Спасать ее надо, — сказал Дима со вздохом. — Жди, я сейчас…
11
Когда шли по селу, женщина с сомнением поглядывала на мирское облачение монастырского библиотекаря и все сокрушалась о том, что искусила монаха на общение с сомнительной девицей. Дима ей старался не перечить, лишь тяжко вздыхал, и это могло значить, что он всю величину твоего подвига осознает вполне. У женщины это могло вызвать только благоговейное уважение.
— Она бесноватая, что ли? — осторожно поинтересовалась она.
— Не совсем, — уточнил Дима. — Но ее преследуют типичные представители нечистой силы.
— Господи, помилуй, — перепугалась женщина и принялась креститься.
— Да ты не пугайся, матушка, — сказал Дима. — Чай, батюшка Ксенофонт в обиде не оставит.
— И то верно, — воспряла она духом.
Дом ее оказался неподалеку и в то же время на окраине, что представляло известные удобства. Когда входили, дворовая собака тявкнула, но больше для того, чтобы продемонстрировать хозяйке свою бдительность. В качестве защиты от нежелательных гостей тварь эта могла быть использована лишь в весьма ограниченных пределах. Дима поймал себя на том, что уже мыслит в плане батальных перспектив, что было вовсе не обязательно.
Натали Мишене поднялась из-за стола, растерянная и испуганная, и, узнав Диму в светском обличии, внезапно расплакалась и упала к нему на грудь. При этом ответное чувство было достаточно далеко от смиренного сочувствия. Дима даже испытал некоторое раздражение, но сдержал его, успокаивая девушку:
— Все, все, успокойтесь, Наташа… Серьезной опасности нет, можете мне поверить.
— Вот бедняжка-то, — охала хозяйка.
Дима посмотрел на нее, благодарно ей улыбнулся и попросил:
— Мы не могли бы с ней поговорить?
— Исповедать будете? — догадалась хозяйка. — Так ничего, я во дворе подожду…
Дима опять не стал ее поправлять, и она вышла во двор. Дима усадил рыдающую иностранку на стул и сам сел рядом.
— Все, — сказал он. — Вы уже начали успокаиваться, не так ли?
Она смущенно улыбнулась, продолжая всхлипывать.
— Вы можете себе представить, что я испытала, — проговорила она. — Одна в чужой стране, а тут еще эти ассасины…
— Эти, кто?
— Гангстеры, — сказала она. — Я была в отчаянии.
— Как вы узнали о смерти Сергея Захаровича?
Она шмыгнула носом.
— Я видела его… Понимаете, после того, что вы мне вчера высказали, я пошла искать его на почту…