остаться еще на какое-то время. Работа еще не закончена, сама понимаешь.
– Понимаю, – тяжело вздохнула девушка, садясь в поезд, отправляющийся с Киева до Москвы.
…Летом восемьдесят седьмого они вновь встретились.
– Как дела?
В этот раз лето снова выдалось жарким.
– Сегодня будут судить виновников аварии…
Они услышали тяжелый вздох за своими спинами и, обернувшись, заметили опечаленного академика Легасова.
– Валера! Что ты тут делаешь? Ты должен быть в больнице!
– Мне необходимо поприсутствовать на суде. А из больницы я сбежал.
– Боже… – Мила ужаснулась, осматривая приятеля своего мужа с ног до головы: тот еле-еле передвигался, выглядел бледным, разговаривал охрипшим голосом, но официальный костюм сидел на нем как на здоровом, полного сил, человеке.
– Ты с ума сошел? Инга же с ума сойдет, если об этом узнает!
Легасов испытывающе взглянул на Александра:
– Я пришел сюда не ради себя, а ради своей дочери.
– Алины?.. – нахмурился Боровой.
– Стоп… Алина все еще здесь? – у Милы от изумления расширились глаза.
– А где же ей еще быть?
– Ты же отец! Почему ты ее не забрал?
– А как бы я посмотрел Маргарите в глаза?!
Мила встала между двумя мужчинами:
– Ладно, у каждого своя правда, не будем из-за этого ссориться…
– Вы не знаете всей правды, – Валерий снял очки и протер их полами пиджака, – и я сомневаюсь, что вы в нее вообще поверите…
– Ты говорил об этом и в прошлый раз!..
Мила посмотрела на собравшихся возле Дома Культуры людей:
– Послушайте, у нас еще есть время до начала суда. Пойдемте-ка в местное кафе, там и поговорим.
Александр прикурил сигарету и протянул ее академику, сидя в небольшом заведении. Столики стояли пустыми, между рядами прохаживалась молоденькая официантка, а в другой части заведения местные смотрели порнушку – сравнительно недавно открылись видеосалоны по всей стране, где крутили не только голливудские фильмы, но и “клубничку”.
– Рассказывай.
– Я уже рассказывал об этом Губареву.
– Его сегодня не будет.
– Моя дочь попала в детский дом из-за своей мамы. Она нашла себе нового кавалера, а девочку сдала в детдом. Я понимаю, ничего такого в этом нет, если бы не ее родной отец, который поступил подло и с ней, и со всей страной. Как мне сказали позже, Алина провела в детдоме год, а потом ее забрал один человек.
Валерий сделал паузу, выдыхая табачный дым и сбрасывая пепел в латунную пепельницу.
– Человек этот очень влиятельный и одновременно очень старый, по нынешним меркам. Он пришел к нам после нашего грандиозного выступления. Ты его наверняка помнишь. – Боровой отрицательно покрутил головой. – Он пришел к нам в институт и заявил, что хочешь сотрудничать. У него была идея-фикс: провести ряд опытов над человеческим организмом, дабы узнать, сколько он способен выдержать радиоактивных веществ.
Ему больше ста лет, его отец был что-то вроде подданного при царе, а когда тот погиб, его отправили в урановые рудники. Он пробыл там больше тридцати лет, пока большевики не освободили его. После он пытался построить свою жизнь, что-то пошло не так, и, в общем-то, именно это и стало причиной для подобной идеи. Как я узнал позже, ему не нужны никакие исследования, он жаждет отомстить за сломанную жизнь. Опыты он хотел ставить не на себе, а на маленьких детях. У него самого острая стадия лейкоза, и я не понимаю, как ему удалось прожить столько лет…
– И кто же это? Что за “чудо-человек”?
Легасов обернулся, посмотрел по сторонам и произнес:
– Он уже здесь.
Александр удивленно приподнял бровь.
Мила, проследив за взглядом академика, приметила высокого темноволосого мужчину. Стройный, с отличным вкусом и стилем, блестящие от света кофейной лампы золотые наручные часы. Строгий костюм отливает чистотой. Он курил сигарету с фильтром (в Советском союзе курили сигареты без фильтра) и сбрасывал пепел в стеклянную пепельницу, полуразвалившись на стуле.
– И как его зовут?
– Долгожитель.
– Серьезно?
– Ага. Настоящего имени никто не знает.
– А вы искали в архивах? – Александр снова прикурил.
– Нет его там.
– Хм… Странно…
– Он знает, что я собираюсь на суде все рассказать, поэтому он явился сюда. Он один, но у него есть связи и нужные люди, чтобы укоротить мою жизнь…
– Ладно. Допустим. А причем здесь Алина?
– Я тебе рассказывал, как она попала в реактор?
– Ты говорил только, что она все это время была в реакторе.
– В течение года ей внутривенно ставили слаборадиоактивный уран двести тридцать восемь. В малых дозах он не причиняет сильного вреда, но ему свойственно накапливаться, когда его вводят в кровь. Капля за каплей, по венам течет уже облученная кровь, разрушает организм, все кожные ткани, и буквально через полгода человек умирает. Моя девочка продержалась год. Все ее тело покрыли ужасные ожоги и язвы, они гнили, кожа отмирала, и мне пришлось сделать все возможное, чтобы не было дальнейшего заражения. Раны стояли открытыми, они даже перевязки не делали.
– Получается, от полученных ран она скончалась, и они решили избавиться от тела, сбросив в реактор, так, что ли?
– Все верно.
– Но Алина все еще жива!..
– Я не понимаю, как так вышло.
…– Я, я, Ваша честь, виноват в произошедшем! – уже на судебном заседании, которое проходило в чернобыльском Доме Культуры, заявил академик, стараясь ровно держаться на ногах. – Моя дочь оказалась там, в реакторе, по моей вине! – сидящие в зале люди удивленно охнули. – Один из присутствующих здесь заморил ее до смерти, а потом бросил умирать в Чернобыльской атомной станции!
Один из присутствующих резко встал и вышел, громко хлопнув дверью.
…Сказанное Легасовым на суде произвело большой фурор: человек, что ушел посреди заседания, привлек многочисленное внимание присутствующих на заседании милиционеров, привезших виновников в местный Дом Культуры. Его попытались отыскать, но странный незнакомец исчез, растворился, словно тень.
А Легасов окончательно захворал и попытался покончить с собой.
…Мила заметила небольшой клочок бумаги,