— А ты не прост, казначеюшко! Ох как не прост! — притворно восхитилась Эштра. — Я бы тебе свои денежки не доверила.
— Карглак ведь доверил. — Оба Хавра уже слились в единое целое. — А он обманывался редко.
— Неужели Карглак так ни разу и не попытался вывернуть твою душу наизнанку? — полюбопытствовала Эштра.
— Это, наверное, было его мечтой. Пусть и не самой сокровенной. Он пытался проникнуть в мою душу много раз и разными способами, но всегда примерно с тем же успехом, что и ты. Я неподвластен воле максаров. Не потому, что обладаю такими же способностями, как и они. Просто мы явления разной природы. Как, например, свет неба и ветер.
Эштра вдруг рассмеялась во всю свою щербатую пасть — словно заквохтала усевшаяся на яйца самка дракона — и вновь занялась Окшем.
Их стычка окончилась в общем-то мирно, однако Хавр понимал, что приобрел в лице Эштры непримиримого и коварного врага.
Спустя довольно продолжительное время, в ходе которого надежда не раз сменялась отчаянием, Эштра сказала:
— Ну вот, получай нашего красавчика. Считай, что он сызнова на свет родился.
Мнение на этот счет самого Окша осталось неизвестным, поскольку все его тело, за исключением глаз и носа, было плотно запеленуто в серую льняную ткань, пропитанную чудодейственными бальзамами. Сейчас он походил на кокон огромного насекомого, и еще неизвестно было, что из этого кокона вылупится.
— Пусть полежит в каком-нибудь спокойном месте, — продолжала Эштра. — Поить и кормить его пока не надо. А особенно — докучать излишним вниманием. Он сам оклемается.
Однако ясные и осмысленные глаза Окша молили Хавра: «Не оставляй меня одного!"
— Скоро? — спросил Хавр.
— Что скоро? — не поняла Эштра. — Оклемается?
— Это уж как получится. Чистокровный максар мог бы и на своих ногах отсюда уйти. Но он, как я посмотрю, полукровка. Надо ждать… Ну все, убирайся отсюда! — нетерпеливо прокаркала она.
— Как же я его один отсюда вытащу? — возмутился Хавр.
— Возьмешь вон того молодца в помощь. — Эштра зыркнула в темноту, и там сразу зашевелился вышедший из транса адъютант. — Остальные при мне оста» нутся.
— Давно сырого мяса не ела, — буркнул Хавр как бы сам себе.
— Что ты там бормочешь? Или я ослышалась? — У Эштры от негодования даже мешки под глазами затряслись.
— Приятного аппетита, говорю, — произнес Хавр с невинным видом. — Молодцы эти, надо думать, белого света уже не увидят.
— Разве вы для своей надобности не сдираете шкуры с животных? — набросилась на него Эштра. — Не варите из их жира'мыло? Не набиваете подушки птичьим пухом?
— Одно дело содрать шкуру с животного, а совсем другое с человека, — возразил Хавр.
— Для максаров люди то же самое, что для вас животные. Мое тело износилось в темнице. Кости стали хрупкими, как стекло. Суставы не гнутся. Кровь остыла. Желудок расстроился от грубой пищи. Зубы вывалились. Волосы вылезли. А ведь я пребываю в самом цветущем возрасте. Я сделала все, о чем меня просил' твой господин, так?
— Пока трудно сказать, — пожал плечами Хавр.
— Я за себя ручаюсь. Перевоплощение прошло удачно, и скоро ты в этом убедишься. Не пора ли теперь позаботиться и о собственном теле? Разве я не заслужила этого, просидев в темнице столько времени? Другие максары за такой срок меняют обличье десятки раз. Не мешай мне и уходи. Но если тебе любопытно посмотреть, как я буду вспарывать саму себя, можешь остаться.
— Нет уж, премного благодарен за приглашение… Хавр, клинок которого все еще находился в боевом положении, посмотрел по сторонам: на обезображенное, но еще живое тело адъютанта, первым попавшего в когти Эштры, на мерзких лемуров, злобно пялившихся на него изо всех углов, на уродливую ведьму, вознамерившуюся превратиться в прекрасную фею, и на низкие каменные своды подземелья.
Желание одним взмахом клинка покончить со всем этим безобразием еще вызревало на уровне подсознания, а Эштра уже упредила его.
— Только посмей! — взревела она. — Если со мной что-нибудь случится, твой хозяин так и останется калекой! Перевоплощение только началось, и лишь я одна знаю, как его удачно завершить!
— Успокойся. Я против тебя зла не держу. — Хавру пришлось покривить душой. — У тебя не только желудок расстроился, но и нервы шалят.
— Вот за нервы мои можешь не беспокоиться, казначеюшко. — Неизвестно, поверила ли Эштра словам Хавра, но глаз с него она теперь не спускала. — На нервы я никогда не жаловалась.
— Весьма рад за тебя. Всегда завидовал тем, у кого нервы крепкие. — Чтобы окончательно успокоить ведьму, Хавр вернул клинок в первоначальное состояние. — Прощаться не будем. Как я понимаю, нам еще предстоит встретиться.
— И довольно скоро. Только боюсь, узнать меня будет нелегко. Кое для кого это станет настоящим сюрпризом.
Кокетство Эштры было еще более отвратительным, чем ее садистские выходки, и Хавр поспешил покинуть подземелье.
Трудно сказать, что ощущал все это время Окш, лишенный способности двигаться, но и Хавру, присматривавшему за ним, пришлось нелегко. Стоило ему отлучиться хотя бы по самому ничтожному поводу, как глаза перевоплощенного максара наливались такой горечью и болью, что могли, наверное, растрогать даже самую ожесточенную душу.
Чтобы хоть немного развлечь абсолютно беспомощного Окща, Хавр рассказывал ему всякие забавные истории из своей жизни, безбожно привирая при этом и выдавая собственные домыслы за реальные события.
Хавру не удавалось толком выспаться. Было во взгляде максара нечто такое, что всякий раз выдергивало его из уже успевшей разверзнуться пучины сна. Очень скоро Хавр понял, что работа сиделки оборачивается для него сущим адом.
Армия, оставленная без присмотра, развлекалась как могла. Вина, которого при экономном употреблении хватило бы надолго, осталось, как говорится, на донышке. О трофейном скоте напоминали лишь груды небрежно обглоданных костей. Вследствие отсутствия женщин пышно расцвела однополая любовь.
Хавр, никогда не испытывавший недостатка в соглядатаях, обо всем этом, конечно, знал и уже наметил кандидатов для грядущей экзекуции.
За то время, что он провел возле беспомощного Окша, на землю дважды опускалась ночь, один раз короткая Черная, а другой — долгая Синяя, самая красивая и таинственная из всех ночей, что бывают в этих краях.
Именно на исходе Синей ночи с Окшем стало что-то происходить. Ткань, которой он был спеленут, внезапно побурела, словно сквозь нее проступила сукровица. Дыхание его стало шумным и прерывистым. А потом изменились глаза. И дело здесь было даже не в цвете радужки и не в форме зрачка, а в том выражении, которые они приобрели. Теперь взгляд Окша, довольно тяжелый и раньше, буквально прожигал все вокруг. Жалость, печаль, сострадание, а тем более слезы были просто несовместимы с таким взглядом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});