Степан сжал руками виски и прислонился к стене. Стена медленно пошатывалась, пол вздрагивал и вращался — лениво, до тошноты однообразно. Луч заходящего солнца, отражаясь от чего-то блестящего, движущегося, перескакивал с тумбочки на кровать, с кровати на тумбочку. Степан закрыл глаза, но головокружение не проходило.
Торопливо, надоедливо громко тикали часы; где-то далеко, на каком-то строительстве, визжала и стонала циркулярная пила. Сердце Степана стучало медленно и тяжело. Эти не замечаемые ранее звуки сверлили мозг, доводили до отчаяния.
— Катя… Катя… Катя…
Все эти дни Степан не отходил от Кати ни на шаг. Ей было уже совсем плохо, и она чувствовала, что доживает последние дни, но, покорно глотая всевозможные лекарства, шутила, мечтала вслух о том, как они будут жить вместе, какая будет у них прекрасная квартира с окнами в сторону парка. Ее лечили лучшие врачи, были испытаны все новейшие препараты, — ничего не помогало. Оставался последний шанс — операция.
— Ну, Катя, держись, — сказал Степан.
Перед операцией он долго смотрел ей в глаза, наконец поцеловал, чувствуя, что целует ее в последний раз. И вот уже за ним медленно закрылась тяжелая белая дверь, отделяя от Кати, от надежд на счастье.
И вот прошло уже несколько часов, а он все еще не решается пойти в клинику.
Но зачем медлить?.. Зачем медлить?.. А может быть, обошлось благополучно?
Он выбежал из общежития, помчался в клинику, заставляя себя думать, что операция прошла удачно, и Кате завтра нужно передать красивый букет цветов…
Но когда вышел дежурный врач и молча склонил голову, Степан понял: Кати больше нет!.. Кати нет!!!
Будущего не существовало. Было лишь прошлое.
«Не стоит жить!» — решил он.
И вдруг ему вспомнились слова парторга: «Людей мало. Отпускаем — значит так надо. А если будешь учиться плохо, опозоришь колхоз».
Вспомнились Павел Корчагин и Алексей Мересьев — стойкие стальные люди… А Зденек, готовый пойти на смерть во имя коммунизма, которого ему не пришлось бы увидеть… А профессор Климов, который после многочасового дежурства на крыше дома, изнемогая от голода и холода, при свете жалкого огарка елочной свечи писал о таинственном вирусе, о стадийности развития микробов. Они жили и умирали во имя жизни, во имя торжества коммунизма на земле… А как же он?
Степану представилось, что о нем скажут:
— Трус! Бежал с поля боя!
Нет, не о смерти нужно думать, — о жизни, о борьбе sa жизнь! В конце концов, удача с вирусом Иванова была чисто случайной. Что если бы Джон Кэмпбелл не заболел болезнью Иванова? Что если бы ему не взбрело в голову подняться на вышку Исаакиевского собора? Или в то лето он поехал бы не в Россию, а, скажем, в Бразилию?
Все это было правильным. Но отчаяние сжимало мозг неумолимыми тисками: Кати нет!!
Степан обвел глазами вокруг себя. Машинально он пришел в тот самый парк, где ночевал много лет назад, где встречался с Катей, где рассказывал ей о будущем чудесном антивирусе.
Клены, посаженные в ту далекую весну, высоко подняли свои пышные кроны… И как давным-давно, по аллеям парка двигался бесконечный поток людей, — еще более оживленный и нарядный; слышался смех — еще более веселый; долетала музыка — могучая, зовущая…
И вдруг Степан вздрогнул. Музыка прекратилась, и взволнованный голос диктора произнес:
— Внимание! Внимание! Передаем сообщение о том, что империалисты, нарушив все существующие нормы международного права, применили бактериологическое оружие… Как сообщают из Малайи, вчера утром на позиции Народно-освободительной армии…
В памяти Степана возник странный набор слов:
«Лаборатория вирусных белков Криммеля… Второй коридор, третья дверь… Против двери ниша калорифера, откуда слышен сильный шум мотора…»
Он вспомнил все: и эту дверь, и нишу, и вентиляционные трубы, и стальные щиты, и рубильники в кабинете шефа Руффке…
А диктор продолжал:
— Как сообщает газета «Нью-Йорк Пост», профессор американского института вирусологии Отто Валленброт заявил о создании вируса, один грамм которого якобы может убить двести миллионов людей…
Степан охнул и скрипнул зубами: Отто Валленброт жив!.. Жив мерзавец, мечтавший обрушить на Советский Союз тонны смертоносных бактерий!.. Неизвестно, как он уцелел, да это и не существенно. Он нашел себе новых хозяев — таких же хищных и кровожадных, как сам.
Каков расчет! Не сто миллионов, не триста, а двести! Пусть эти цифры — ложь. Пусть, как всегда, враг старается запугать. Но то, что они готовы на самые страшные преступления — не вызывает сомнения.
«Гомо гомини люпус эст!..» Нет, это у них — человек человеку волк, у бизнесменов. А для всех мирных, честных людей волками являются фашисты, — какой бы национальности они ни были. Их надо уничтожать, безжалостно уничтожать в открытом бою, а сейчас необходимо бороться против них хоть и мирным путем, но так же упорно. Новыми открытиями, в первую очередь!
Степан стремительно поднялся со скамьи и пошел в институт. Он торопился, боясь, что секретарь партийной организации уйдет.
Но едва Рогов переступил порог института, швейцар Петрович сокрушенно покачал головой:
— Ну, где вы пропадаете, Степан Иванович? Тут все с ног сбились — вас ищут! Идите быстрее, Семен Игнатьевич уже десять раз спрашивал о вас…
Степан торопливо взбежал по лестнице, распахнул дверь и остановился на пороге.
— Семен Игнатьевич… Прошу… В самый тяжелый день моей жизни… Прошу, примите меня в партию.
Гонимый безотчетным страхом, Великопольский бежал, сам не зная куда, вздрагивая от каждого звука, от взгляда каждого прохожего. Он хотел бы убежать и от собственных мыслей, но они — цепкие, назойливые, безжалостные — все теснее окружали его.
Полчаса назад, проходя по улице Мечникова, Великопольский увидел доцента Жилявского. Жилявский был смертельно бледен, — даже с противоположной стороны улицы было видно, как дрожали у него руки, когда он пытался застегнуть пиджак. У подъезда стояла крытая машина, и человек в военной форме, сопровождавший Жилявского, распахнул дверцу, жестом приглашая войти.
Великопольский шмыгнул в подворотню. Он дождался, пока машина уехала, и вздохнул с облегчением.
Но он понимал, что всего лишь оттянул свою гибель.
Ах, этот Жилявский! Ах, мерзавец! Как он медленно и осторожно подталкивал его к краю пропасти! Как хитро затягивал петлю, из которой уже невозможно было вырваться… Ведь он выдаст его, выдаст! Всплывет история с диссертацией Нечипоренко. Как Жилявский пронюхал о ней? Никто, казалось, и не подозревал… А затем медленно — звено за звеном — вытащут всю цепь, начиная с проклятого антивируса Брауна, с дурацкой ампулы, которую принес все тот же Степан Рогов. Ведь Жилявский, чтобы оправдаться, даже историю с уничтожением вируса Иванова свалит на него, Великопольского, хотя он к этой истории почти не причастен…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});