Читать интересную книгу День независимости - Ричард Форд

Они выступают из темноты под отраженный окнами «харчевни» свет: он в белых кожаных туфлях, брюках из сирсакера, желтый пиджак переброшен через плечо – иностранный корреспондент, да и только; она в тонкой пастельно-зеленой юбке и розовой блузке с круглым отложным воротником. По ровным, вывезенным из Огайо гласным я узнаю в них ту пару, что разговаривала на автостоянке, пока я дремал, о ценах на недвижимость. Но сейчас они думают лишь об одном: как бы им побыстрее подняться на свой этаж.

– По-моему, я переел, – говорит он. – Зря я с каджунской лапшой связался. Теперь не засну.

– Лапша тебе не оправдание, – отвечает она. – А спать дома будешь. У меня на твой счет серьезные планы.

– Ну, тут ты специалистка, – говорит он без достаточной – по моим меркам – пылкости.

– Еще какая, – подтверждает она и усмехается: – Ха.

Я считаю за лучшее убраться с их пути, когда они подойдут поближе, – все вокруг, даже сам ночной воздух вдруг словно подергивается плотной глазурью секса, – не стоять же за сетчатой дверью с понимающей, говорящей «ну-теперь-то-вы-отоспитесь-по-настоящему» ухмылкой на образине. И потому, когда они подходят к ступенькам, ускользаю в гостиную, чтобы подождать там женщину, с которой у меня назначено «свидание».

В длинной, душной, перегруженной мебелью, пропахшей корицей гостиной горят две лампы под красными абажурами. Пара из Огайо минует ее, не заметив меня, голоса их, когда они достигают первой лестничной площадки, стихают, становятся еще интимнее и совсем смолкают в коридоре наверху. Молчат они и отпирая свою дверь.

Я обхожу старую, обшитую деревянными панелями гостиную с дубовыми книжными полками, полным комплектом ненужных здесь сервировочных и поворотных столиков, затянутых чехлами кушеток, шатких пуфиков, корабельных, судя по их виду, бронзовых ламп – все это добыто на антикварных распродажах, на придорожных блошиных рынках треугольника Кортленд – Бингемтон– Онеонта. Ароматическая свеча давно погасла, громоздкая тень укрыла развешенные по стенам произведения искусства, среди которых, помимо портрета Натти Бампо, имеется пожелтевшая карта двадцатых годов – «Озеро Отсего и его окрестности», несколько портретов бородатых «основателей» – несомненных лавочников, приодевшихся для обретения сходства с кандидатами в президенты страны, и, над дверью, вышивка с наставлением одухотворенному страннику: «Доверие легко дается, но трудно добывается».

Я роюсь в разложенном по столикам чтиве – в стопках старых брошюр БДН, адресованных постояльцам, что желают подыскать во время отдыха место, где можно заново пустить корни (той же парочке из Огайо, к примеру). Цена затейливого федералистского особняка, мимо которого мы с Полом проезжали после полудня, низка – в сравнении с Хаддамом – настолько, что глаза на лоб лезут: всего 530 тысяч (что-то с ним явно не так). На длинном библиотечном столе у окна сложено множество старых номеров «Народа», «Американского наследия» и «Национальной географии». Я осматриваю полку с подшивками «Истории Нью-Йорка», отсеговской «Таймс», «Энциклопедией коллекционеров», журналов «Домашние птицы Америки» и «Иллюстрированная механика», тремя разными изданиями «Хиросимы» Герен, двумя ярдами Фенимора Купера в одинаковых обложках, «Золотой сокровищницей поэтических цитат», двумя томами «Железных дорог мира», «Классическими лунками гольфа» (что несколько удивляет), пачкой «Хартфордских курантов» – похоже, кто-то перебрался сюда из Хартфорда, но не хочет терять с ним связь. И, к великому своему изумлению, обнаруживаю среди потрепанных, никак одна с другой не связанных книг свой собственный, теперь уже давний сборник рассказов «Синяя осень», в суперобложке, на лицевой стороне которой красуется поблекший портрет автора, версия 1968 года – стриженный «ежиком» тонко чувствующий молодой человек в белой рубашке с открытым воротом и джинсах, стоит с неопределенной полуулыбкой в эмблематическом одиночестве посреди немощеной парковки деревенской заправочной станции, а за спиной его различается неведомо чей (возможно, его) зеленый пикап. Многозначительная картинка.

Меня, как водится, передернуло, поскольку оказавшийся в цейтноте художник взял в редакции фотографию автора и перерисовал ее для обложки, и потому сейчас я вижу себя молодого, изображенного сбитым с толку, одиноко глядящим, и это уже навсегда, с обложки моего первого (и единственного) литературного достижения.

И все же я несу книгу к одной из красных ламп, и меня охватывает неожиданный трепет. Целый короб таких, присланный в Хаддам, когда по дешевке распродавались остатки тиража, так и остался на чердаке дома на Хоувинг-роуд, даже не вскрытый, меня он интересовал не больше, чем короб с одеждой, из которой я вырос.

Но вот эта книга, этот образчик высекает во мне искру интереса, поскольку, в конце концов, автор все еще здесь, «в обращении», ведет официальное, пусть и сомнительное существование, все еще пытается выполнить задуманное предназначение: обратиться к существам бессловесным, скалывать лед, которым обросли наши души, дать людям утешение веры посреди общей бестолковщины неопределенностей. (Ничего дурного в возвышенных целях и тогда не было, и нынче нет.)

На верхнем обрезе книги лежит тонкое одеяльце пыли, ясно дающее понять, что никто из сегодняшних игроков в «Улику» не уносил ее отсюда, чтобы полистать перед сном. Когда я раскрываю книжку, старенький переплет потрескивает, как сухая листва. Я обнаруживаю, что первые страницы пожелтели, покоробились от упавших на них капель воды, а те, что в середке, млечно белы, гладки и непорочны. Я разглядываю другой портрет вышеупомянутого автора – черно-белое фото, сделанное моей тогдашней подружкой Дейл Мак-Ивер, и вижу все того же молодого человека, только на сей раз в складке его прижимистого рта читается совершенно необоснованная самоуверенность, он держит бутылку нелепого пива и курит сигарету (!) посреди пустого, залитого солнечным светом (возможно, мексиканского) бара со столиками за его спиной, и пристально смотрит в камеру, словно желая сказать: «Ну да, чтобы заставить этого щенка выполнить то, для чего предназначил его Бог, ты, можно считать, обязан жить здесь, на дикой окраине мира. И если хочешь знать правду, ты такой жизни, скорее всего, не выдержишь». Я, разумеется, и не выдержал, избрав куда более легкую щенячью жизнь на куда менее дикой окраине мира.

Впрочем, не могу сказать, что я почувствовал недовольство, увидев себя таким – спереди и сзади, так сказать, две стороны одного и того же изделия; никакого тошного чувства в пустоте моего желудка не возникло – большая часть жизни-какой-она-могла-бы-стать успокоилась во мне и угомонилась. В 1970-х, в течение какого-то времени, я лелеял наждачные сожаления, а затем просто пренебрег ими, как Пол пренебрежет кошмарами и страхами своей детской жизни, украденной невезением и нечестными взрослыми. Забудь, забудь, забудь.

Не то чтобы я впервые наткнулся на мое сочинение втемную: были и церковные распродажи книг, и столы на тротуарах Готэма, и дворовые распродажи в неожиданных по этой части городах Среднего Запада, а один промоченный дождем экземпляр я нашел и вовсе на крышке мусорного бака во дворе Хаддамской публичной библиотеки, выбираясь из нее на ощупь в темноте после закрытия. И еще один обнаружил, к моему смятению, в доме знакомого, вскоре после того как он вышиб себе мозги выстрелом из ружья, – не думаю, впрочем, и в ту пору не думал, что она сыграла в этом какую-то роль. Будучи изданной, книга никогда не убредает так уж далеко от своего автора.

Однако без всяких там помышлений о ее абсолютных достоинствах я намереваюсь, как только появится Шара, вручить ей эту книгу со словами, которые мне уже не терпится произнести: «Кто, по-вашему, написал вот это? Я нашел ее вон на той полке, прямо под портретом Натти Бампо, зажатой с боков Дж. Ф. Куперами». (Доказательством послужат две мои фотографии.) Вряд ли это так уж сильно расположит Шару ко мне, но меня, обнаружившего, что написанное мной все еще «в деле», эта находка повергла в возвышенный писательский трепет. Такой же испытываешь, увидев где-нибудь в Турции человека, запоем читающего в автобусе твою книгу, или заметив ее между «Богатством народов»[93] и «Земными гигантами»[94] на полке за спиной ведущего программы «Встреча с прессой», или увидев в составленном бывшим сотрудником администрации Кеннеди списке не замеченных широкой публикой шедевров американской литературы. (Ни одной из этих приятностей на мою долю пока что не выпало.)

Я сдуваю с нее пыль, провожу пальцем по нижнему обрезу, до красной полоски на корешке, затем открываю книгу на оглавлении, двенадцатая страница, на серьезных, как панегирики, названиях рассказов: «Убийственные слова», «Нос верблюда», «Эпитафия», «Крылья ночи», «Невдалеке от берега» и так далее, вплоть до титульного рассказа, – и думаю о моих «шансах» превратить один из них в роман, который принесет мне шумный успех.