Читать интересную книгу Кавказ - Александр Дюма

Вот что предложил Шамиль.

Его сын Хаджи-Магомет, в сопровождении тридцати двух чеченцев, приведет дам к дереву, находящемуся на правом, т. е. на русском берегу. Там он найдет своего брата и сорок тысяч рублей, привезенных конвоем под командой русского офицера. Русский офицер оставит Джемал-Эддина только после того, как передаст его отцу.

Итак, офицер, тридцать два солдата, сундуки с деньгами, шестнадцать горских пленников и Джемал-Эддин в сопровождении барона Николаи и князя Чавчавадзе, следовавших за ним шагах в пятидесяти, двинулись к Мичику. С ними был экипаж для княгинь.

По мере того, как они приближались, с противоположной стороны двигались сын Шамиля. Хаджи-Магомет со своим конвоем и арбы, на которых везли дам. Хаджи-Магомет и его конвой выехали вперед и поджидали арбы, которые вскоре к ним и присоединились. Потом они доехали до дерева, к которому русские прибыли в одно время с ними.

Во главе отряда неприятелей гарцевал на белом коне прекрасный молодой человек с бледным лицом; на нем была белоснежная черкеска и такая же папаха. Это был Хаджи-Магомет. За ним следовали двумя рядами тридцать два богато одетых и великолепно вооруженных чеченца.

Оба конвоя остановились в десяти шагах один от другого. Тогда Хаджи-Магомет и Джемал-Эддин соскочили с коней и бросились друг другу в объятия. Увидев обнимающихся братьев, все мюриды Хаджи-Магомета закричали: «Аллах! Иль Аллах!».

Князь Чавчавадзе и барон Николаи также присоединились к братьям. Княгини, их дети и женщины из свиты княгинь были сразу же переданы Хаджи-Магометом князю Чавчавадзе. Сундуки с сорока тысячами рублей перешли к мюридам.

Джемал-Эддин был представлен княгиням, они благодарили его, как своего избавителя. Потом, простившись с князем и бароном и смахнув последнюю слезу, которую он пролил, вспоминая Россию, усыновившую его, он отправился к Шамилю в сопровождении офицеров, которые, согласно уговору, должны были вручить его отцу.

За полверсты от Шамиля они сделали привал в роще. До сих пор Джемал-Эддин был в русском военном платье. Здесь он снял свой мундир и облачился в черкеску, присланную Шамилем. Черная лошадь, покрытая красным чепраком и ведомая двумя нукерами, стояла в нескольких шагах. Джемал-Эддин вскочил на нее как истый горский всадник, и они пустились вскачь — к Шамилю.

Едва они успели сделать несколько шагов, как мальчик лет тринадцати, выбежав из свиты Шамиля, пустился во весь дух и с распростертыми объятиями бросился на шею Джемал-Эддину. Это был его младший брат Магомет-Шафи.

Наконец прибыли к самому Шамилю. Его восточное достоинство, его религиозное бесстрастие не позволяли ему — несмотря на все его желания — выйти навстречу сыну. Он ждал, неподвижно восседая между двумя старыми мюридами. Над головой Шамиля держали зонтик. Его красота была так своеобразна и величественна, что русские офицеры остановились в изумлении.

Джемал-Эддин приблизился к родителю и хотел поцеловать у него руку. Но имам был уже не в силах более притворяться — он принял его в свои объятия, прижал к сердцу, и из его груди, готовой разорваться от волнения, вырвались рыдания.

После этого первого порыва чувств Джемал-Эддин сел по правую сторону от отца; Шамиль не спускал с него глаз, все держал его руку. Пылающий его взор будто наверстывал время, в которое он не видел сына. Два офицера — свидетели этого зрелища — стояли неподвижно и безмолвно — столь сильное впечатление произвела на них эта трогательная сцена.

Однако, поскольку слишком долгое отсутствие их могло обеспокоить генерала, они просили сказать Шамилю, что их прислали для передачи ему сына, и так как они исполнили поручение, то просят отпустить их.

Шамиль приветствовал их.

— До сих пор я сомневался, что русские сдержат слово. Теперь я изменил свое мнение; поблагодарите от моего имени барона Николаи и скажите князю Чавчавадзе, что я обращался с его женой и свояченицей как с собственными дочерьми.

Потом он поблагодарил офицеров. Они приблизились к Джемал-Эддину, чтобы проститься с ним. Он обнял их и, по русскому обычаю, трижды расцеловал каждого. Шамиль не только не сердился на это трогательное прощание, но, напротив, благосклонно наблюдал за ним. Тогда офицеры поклонились Шамилю в последний раз; им подвели лошадей, и они в сопровождении пятидесяти мюридов достигли берегов Мичика. Там они услышали пальбу, но пальба была совершенно мирная: люди Шамиля выражали радость по случаю вторичного появления Джемал-Эддина среди них после столь долгого отсутствия…

В феврале 1858 года полковнику князю Мирскому, командиру Кабардинского полка, дислоцированного в Хасав-Юрте, доложили, что какой-то горец, называющий себя посланцем Шамиля, желает говорить с ним. Князь велел впустить горца. Незнакомец вошел и сообщил, что и в самом деле он послан Шамилем. Оказалось, что сын имама Джемал-Эддин, страдавший болезнью, неизвестной татарским медикам, находился при смерти. Шамиль призывал на помощь европейскую науку.

Князь Мирский пригласил лучшего полкового хирурга, доктора Пиотровского, который и обратился к горцу с расспросами о болезни. По признакам, какие старался передать ему чеченец, доктор предположил, что Джемал-Эддин страдает чахоткой. Он приготовил необходимые лекарства. Подписав над каждым из них, как его следует употреблять, он передал все это посланцу. Помимо этого, ему же поручили сказать имаму, что в случае, если он пожелает, чтобы медик лично отправился к нему, князь Мирский согласен и на это, но только с некоторыми условиями.

10 июня тот же самый посланец явился вновь. Болезнь Джемал-Эддина катастрофически нарастала. Шамиль соглашался на все условия князя Мирского лишь бы как можно скорее прислали доктора. Речь шла о том, чтобы оставить трех наибов в залог за медика. Это условие было немедленно принято. Князь вызвал доктора Пиотровского и сообщил просьбу Шамиля, предупредив, что он нисколько не принуждает его к этому путешествию и что он имеет полное право отказаться. Доктор не колебался. Он взял с собой аптечку с необходимыми медикаментами и в семь часов утра 12 июня в сопровождении двух наибов выехал из Хасав-Юрта.

Сначала дорога тянулась вдоль правого берега Яраксу. Поднявшись на высоты Жундбаха, в земле Анк, недалеко от реки Ахты, на левом ее берегу они заметили две сотни донских казаков, направлявшихся к крепости Внезапной, вероятно, после конвоирования.

В полдень они въехали в небольшую долину, заросшую колючими кустарниками, и остановились, чтобы дать отдохнуть лошадям. Один из наибов снял бурку, разостлал ее и посадил на нее доктора. Другие расселись на траве и стали завтракать.

Доктор пригласил проводников к своей трапезе, но они не взяли ничего, кроме куска хлеба. Они отказались даже от сыра, ссылаясь на то, что не знают, что это такое и никогда не едали ничего подобного.

Отсюда были видны чеченские пикеты возле леса, доходившего до берегов реки Акташа. В лагере горцев поднялся переполох. С ружьями наготове они бежали к месту, где поднимался густой столб дыма.

Едва доктор кончил завтракать, как какой-то чеченец вышел из-за кустов с ружьем в руке. Он остановился шагах в пятидесяти и на чеченском языке обменялся несколькими словами с наибами. Он возвестил им, что казаки, которых они видели, убили одного горца и увели двух лошадей: дым служил сигналом тревоги; но уже было поздно.

В то время, как чеченцы собирались, казаки вступили в крепость.

Пока чеченец и наибы рассуждали об этом происшествии, доктор хотел было пробраться дальше, чтобы нарвать малины, но наибы попросили его не отходить от них; появление его в горах содержалось в тайне, и одежда могла его выдать, тогда ему несдобровать, — по доктору могли и выстрелить.

В четыре часа пополудни они снова пустились в путь и переправились через Акташ, минуя два аула, из которых один называется по имени этой же реки, а другой Юрт-Анк. Почти за версту от последнего аула в Акташ впадает река Саласу и делает крутой поворот к северо-западу. В центре поворота возвышается гора, на склонах которой построены два аула — Аргар-Юрт и Белларт-Гарганш[242].

Дорога до Аргар-Юрта, более или менее удобная, за этой деревней практически исчезла: пришлось спуститься в реку и следовать по ней.

Уже вечером они оставили русло Акташа и въехали в лес, что на левом берегу. В десять часов во мраке показалось несколько огней, это были огни аула Оньек. Ориентируясь на огни, направились в аул и скоро въехали в него. Главная улица была полна народу. Лазутчик известил, что какой-то русский, сопровождаемый тремя горцами, приближается к аулу, и все жители были на ногах. Тотчас раздались крики: «Гяур! Гяур!». Лица горцев приняли грозное выражение, но наибы успели объяснить жителям, что путешествие доктора совершенно мирное.