Слуга подошел к последнему телу.
— А это — старец Симон, странник божий. Хозяин приютил его на несколько дней. Утром Симон собирался уходить, да вот тоже погорел заодно со всеми, царство им небесное...
Слуга перекрестился.
— А почему ты решил, что это старец Симон? — спросил Медведев.
— Ростом похож и посох, медью окованный, в руке сжимал.
Василий поднял с земли почерневший посох и легко разломал обгоревшее дерево. Из пустого пространства внутри выкатилось несколько погнутых, оплавленных по краям золотых монет.
Слуга удивленно уставился на них. Иосиф с Медведевым переглянулись.
— Он? — спросил Иосиф.
— Похоже... — ответил Медведев и позвал Филиппа.
Филипп спешился и подошел.
— Вот лежит Степан Ярый, который убил твоего отца, — сказал Медведев. — Посмотри на это тело, и пусть душа твоя немного утешится сознанием, что убийцу постигла заслуженная кара.
— Божья кара... — мягко вмешался Иосиф. — Господь справедлив и огненным мечом иссекает переполнивших чашу терпения его...
— Отец Иосиф, Волоцкий игумен, возложивший крест на грудь твоего отца, — представил Медведев.
Голубые глаза Филиппа встретились с голубыми глазами Иосифа.
— Благодарю тебя, святой отец, — сказал Филипп. — Дети человека, которому ты оказал последнюю милость, всегда будут помнить тебя...
Пока Иосиф беседовал с Филиппом, Медведев отвел в сторону слугу и спросил:
— Скажи, а не было ли с этим старцем высокого сутулого человека лет сорока по имени Ефим Селиванов?
— Как же — был! Да только в тот же вечер, как напали на Степана Алексеевича неизвестные люди, старец Симон послал его куда-то, и больше я его не видел, Ефима-то. Наверно, вовсе из Москвы уехал, потому что я хотел лавку ему в комнате службы поставить, да Симон сказал, что не надо, потому как Ефим больше не вернется...
...Иосиф проводил двух друзей до бывшего угла бывшей улицы.
— Я не стал встречать вас у темницы, ибо не сомневался, что вы направитесь прямо сюда.
— Ты по-прежнему проницателен, святой отец, — сказал Медведев. — Я, в свою очередь, был уверен, что ты не уйдешь отсюда до нашего прихода. Как тебе удалось повлиять на наше освобождение?
— Я рассказал все митрополиту, но ему пришлось сделать уступку в одном богословском споре, чтобы смягчить гнев государя.
— Разве одной правды было не достаточно? — удивился Медведев.
— Для митрополита — вполне. Но святая церковь не пользуется обменом своих тайн на освобождение людей, вызвавших государев гнев.
— Значит, великий князь ничего не знает?
— Почему же, он знает, за что вы напали на Степана, — этого достаточно... Кроме того, ему стали известны некоторые обстоятельства многолетней давности, связанные с семейством Полуехтовых, и он не мог сердиться на вас за этот поступок, хотя вы, разумеется, сделали это, ничего не ведая о тех старых делах...
— Я понятия не имел, что этот Полуехтов такая важная фигура! — удивленно воскликнул Филипп.
— Вот я же и говорю, — подхватил Иосиф. — Вы не подозревали, с кем имеете дело...
— Конечно, — согласился Медведев, — мы вообще ничего не знаем. А если быть честным до конца, давай признаемся, Филипп, что и не хотим знать!
— Ты, как обычно, прав, Василий, — оживился Филипп. — Я давно заметил: чем меньше знаешь о чужих делах, тем лучше, клянусь тарпаном!
...В конце сентября Медведев с Бартеневым вернулись домой. Филипп немедленно отравил складную грамоту королю Казимиру и объявил в округе, что отныне Бартеневка и все прилегающие к ней земли перешли во владение князя Ивана Васильевича, именем которого Филипп их теперь и держит.
Ранним утром, когда восходящее солнце сверкнуло искорками в первой изморози, на проезжей дороге в десяти верстах на юго-запад от Угры Бартенев, Медведев и Картымазов в присутствии трех священников и многочисленных обитателей Медведевки, Бартеневки и Картымазовки установили крепкий просмоленный столб с надписью:
ВЕЛИКОЕ МОСКОВСКОЕ КНЯЖЕСТВО. ПЕРВАЯ ВЕРСТА
Тут же состоялся торжественный молебен, во время которого Филипп Бартенев с обнаженной саблей в руке нес символический караул. Их сменяли по очереди друзья, а потом их место занял вооруженный отряд, который с этой минуты днем и ночью во все времена года должен был охранять новую линию рубежа.
Это событие прошло незамеченным за пределами Угры и не вошло ни в одну из летописей.
Но это был первый шаг.
Впервые после мира, заключенного на Угре с великим князем литовским Витовтом, западный московский рубеж перешагнул через эту реку для того, чтобы, переступив еще через много рек, остановиться на Буге.
Эпилог.
События, происшедшие в разных местах двух великих
княжеств вечером 24 сентября 1479 года, спустя ровно
пять месяцев после того, как на берегу Угры впервые
появился дворянин Великого Московского князя
Василий Медведев.
Москва, великокняжеский теремВеликий князь Иван Васильевич, тяжело вздыхая, ворочается в постели. Его терзает бессонница. Он начинает шептать про себя «Отче наш», и когда счет достигает сорок третьей молитвы, приходит наконец сладкая дремота. Но тут же он снова просыпается, и холодная ярость охватывает его. Кто-то настойчиво стучит в дверь спальни, и появляется постельничий с виноватым лицом.
— Государь, — робко шепчет он, бледнея от страха, — князь Патрикеев просит... Говорит, по срочному государственному делу...
Великий князь делает неопределенный жест, похожий на жест смирения перед лицом неизбежности, и с тоской думает о том, что уснуть сегодня ему уже больше не удастся.
Патрикеев входит и, плотно прикрыв за собой дверь, быстро идет к постели, а длинная борода его взволнованно подергивается.
— Государь, в Новгороде назревает мятеж! — глухо говорит он и, отирая пот со лба, присаживается на край великокняжеской постели.
— Послушай, Юрий, ты не мог сказать мне это завтра утром, а?! Признайся, ты ведь это нарочно, да?! Хочешь загнать меня в гроб?!
— Как можно, государь?! Помилуй, батюшка! Я хочу посоветоваться о срочных мерах, которые нужно немедля принять...
— Ну-ну, говори — какой мятеж, в чем дело?
— Перехвачены письма новгородских бояр.
— Опять? Кому письма? — зевая, спрашивает великий князь.
— Одно — королю Казимиру. Новгородцы просят его защитить их от тебя. Второе — твоему брату Андрею Большому. Его приглашают на великое княжение в Новгороде.