Читать интересную книгу КГБ в Англии - Олег Царев

1. Уверен ли ШАХ в том, что в случае срыва вербовки АСЯ не выдаст его и не разболтает об этом кому-либо из своих знакомых, и чем он это может гарантировать;

2. Какую конкретную помощь может оказать нам АСЯ;

3. Кто должен проводить вербовку АСИ — мы или сам ШАХ».

В письме, подписанном начальником 2-го отдела ЛГУ полковником Е. Тарабриным и отправленном в Лондон в ноябре 1957 года, предлагалось также уточнить, что может послужить основой вербовки: личная привязанность, материальная заинтересованность или то и другое вместе.

Предположение Центра о том, что Хаутон мог уже рассказать мисс Джи о своем сотрудничестве с иностранной разведкой, основывалось на знании психологии секретного источника. Большую часть времени он находится один на один со своей тайной, порождающей в его душе целую гамму смешанных и сложных чувств. Единственным человеком, с которым он может открыто обсуждать ее, является оперативный сотрудник разведки, с которым он встречается, однако, довольно редко и которого он, что очень важно, не выбирает себе в партнеры, а потому и не всегда расположен быть с ним до конца откровенным. Поэтому у агента возникает сильное желание поделиться своим секретом и сопутствующими переживаниями с более близким человеком, которому он доверяет и которого он выбирает сам. Причиной такого откровения может быть, конечно, и простое, но неосторожное стремление поднять свою значимость в глазах другого. Чаще же — это желание найти сочувствующего собеседника или какие-то другие мотивы, рождающиеся в непознаваемых человеческих душах. Для Хаутона таким человеком могла быть Этель Джи, которую он искренне любил и которая отвечала ему взаимностью. (В этой связи следует отметить, что такие источники советской разведки, как Берджес, Блант и Филби, находили выход из состояния психологического стресса в общении и обсуждении некоторых вопросов оперативной работы между собой, что, хотя и не поощрялось разведкой, воспринималось ею как «исторически сложившийся факт».)

Выяснение поставленных Центром и возникших по ходу дела вопросов заняло почти целый год: как правило, разведки настороженно относятся к вербовкам, инициированным не ими самими, а кем-то извне, тем более что мисс Джи никто из оперработников в глаза не видел, а знали о ней только со слов Хаутона. Наконец в ноябре 1958 года было решено разрешить Хаутону в осторожной форме побеседовать с Этель на предмет помощи Хаутону в его сотрудничестве с иностранной, но не советской, разведкой. Обсуждая этот вопрос с Хаутоном на встрече 22 ноября 1958 года, Баранов дал ему следующее указание:

«Если АСЯ решительно и последовательно отклонит все попытки ШАХА привлечь ее к участию в нашей работе, он скажет ей, что вполне согласен с ее мнением, что это была только случайная и неправильная мысль; твердо заверит ее, что он никогда больше не будет поддерживать никаких связей со своими прежними друзьями»;.

Когда Хаутон рассказал Этель Джи о целях своих поездок в Лондон, она сначала обрадовалась тому, что это не были свидания с другими женщинами. Потом не поверила, потому что такие вещи случаются только в романах, а Хаутон не был похож на героя такого рода сочинений. Потом она сильно обеспокоилась судьбой своего возлюбленного и даже всплакнула. Хаутон постарался ее убедить, что ведет нелегальную работу во имя полезной цели, к тому же его друзья хорошо ее оплачивают. «Несколько успокоившись, — цитирован Баранов слова Хаутона в отчете в Центр, — АСЯ сказала, что не собирается сердиться на него, не обвиняет его и даже готова понять цель, ради которой он пошел на этот шаг. Она дала твердое обещание хранить в тайне все то, что узнана, она не будет мешать его работе, но она не примет участия в его работе, она страшно боится возможных последствий… Все попытки ШАХА убедить ее в безопасности и надежности наших методов работы не дали пока никаких положительных результатов».

Эти события произошли в январе 1959 года. На следующей встрече в феврале Хаутон передал оперработнику личную записку, в которой снова возвращался к своему разговору с Этель. Он писал:

«К сожалению, все попытки привлечь АСЮ (в переводах употреблялись псевдонимы источников. — О.Ц.) на нашу сторону оказались безрезультатными. Она ужасно боится последствий и, хотя я приложил большие усилия к тому, чтобы разъяснить ей, каким образом риск сводится до абсолютного минимума и какие всегда предпринимаются меры предосторожности, она не изменила своего решения. Она чрезвычайно любит деньги, но даже ожидание отличного вознаграждения не заставило ее изменить свое решение… У меня раньше было впечатление, что АСЯ совершенно легко примет мое предложение — в действительности я на 99 % был уверен в этом. Так я говорил вам. Создавшуюся обстановку я расцениваю как крупную потерю, но я еще не потерял надежды, хотя я должен признаться, что горько разочарован поведением АСИ».

Проблема, однако, решилась самым неожиданным и простым образом. На встречу 14 марта 1959 года Хаутон пришел с весьма довольным видом. Он не без гордости вручил Баранову толстую пачку документов и чертежей, касающихся противолодочного аппарата SUPER ASDIC-184, и сказал, что это — от Этель. Трудно сказать, что произошло в ее сознании, но внешне, по словам Хаутона, выглядело это следующим образом. За несколько дней до встречи она спросила его, собирается ли он увидеться со своими друзьями. Получив утвердительный ответ, она ничего не сказала. Накануне встречи она вновь спросила его о том же и, услышав тот же ответ, положила на стол пачку документов и чертежей, которые Хаутон и передал Баранову. По словам Хаутона, Этель, работая чертежницей, могла заказывать любое количество копий чертежей и инструкций Портлендского научно-исследовательского центра и, отвечая также за их уничтожение, уносить в действительности неуничтоженные экземпляры.

Добровольное подключение Этель Джи к работе Хаутона открыло второе дыхание всей Портлендской операции. Встреча 14 марта 1959 года была прощальной для Хаутона и Баранова, хронологически и, как теперь оказалось, логически закончившего свою работу в Лондоне. Он познакомил Хаутона со своим преемником — Василием Дождалевым, которому предстояло участвовать в наиболее драматических эпизодах Портлендского дела.

Работа с Беном

Одной из примечательных сторон Портлендского дела является то, что в нем сошлись и переплелись сразу несколько линий оперативной работы разведки: так называемая линия «сотрудничества с друзьями», из которого, собственно, и возникло это дело, линия легальной разведки и линия нелегальной разведки. И хотя они следуют друг за другом в хронологическом порядке, предыдущий период накладывается на последующий, а первый вдруг напоминает о себе в последнем самым роковым образом. Действительно, в Лондоне советская разведка довольно долго продолжала работать с ШАХОМ под «польским флагом», в «нелегальный» период с ним встречался сотрудник легальной резидентуры, и, наконец, период «сотрудничества с друзьями» аукнулся для всего предприятия шумным провалом.

Провал неожиданно обнажил необычные судьбы главных действующих лиц в этой шпионской драме. После ареста Абеля, о котором американцам было известно очень немного и который ничего не сообщил о себе сам, появление в английском суде советских нелегалов БЕНА, ЛУИСА и ЛЕСЛИ стало еще одним подтверждением парадокса, заключающегося в том, что об успехах разведки становится известно в результате ее неудач.

25 мая 1959 года на стол председателя КГБ при Совете Министров СССР А.Н. Шелепина лег рапорт начальника Первого главного управления генерал-лейтенанта А.М. Сахаровского. Суть документа излагалась в одном предложении:

«…Учитывая наличие в Англии ряда весьма ценных агентов, связь с которыми с позиций резидентуры КГБ в Лондоне является небезопасной, считал бы целесообразным передать некоторых из этих агентов в резидентуру БЕНА (в первую очередь агентов ШАХА и… дающих ценную документальную информацию)».

В обоснование этой идеи разведка докладывала председателю КГБ, что резидентура БЕНА наладила четко отработанную систему связи как с Центром, так и с легальной резидентурой в Лондоне, а сам БЕН уже имеет опыт работы с агентами с нелегальных позиций в Англии. Шелепйн, ознакомившись с рапортом, написал на нем всего лишь две буквы: «За».

Резидентура БЕНА состояла из людей с необычными судьбами, сошедшимися однажды в одной точке земного шара.

Настоящее имя БЕНА было Конон Трофимович Молодый. Он родился 17 января 1922 года в скованном морозом небольшом городке северовосточной Сибири. В этом медвежьем углу, который по иронии судьбы был расположен ближе к Канаде — будущей приемной родине БЕНА, чем к Москве, семья Молодого проживала еще со времен его деда, тоже Конона. Дед женился на уроженке Камчатки, от которой будущий разведчик и унаследовал несколько сглаженные родительским поколением монголоидные черты лица. Отец Конона в 1908 году уехал из Сибири учиться в Санкт-Петербургском и Московском университетах и впоследствии обосновался в Москве, где преподавал физику. В 1914 году он женился на дочери высокопоставленного царского чиновника Евдокии Наумовой, которая работала врачом в московской больнице. В 20-е годы она стала профессором Научно-исследовательского института протезирования и автором нескольких научных трудов, получила известность за границей.