А мне-то и в голову не приходило, как двояко, оказывается, можно понимать наше служение.
— Стало быть, ты тоже прислужница Смерти, — бормочу я вполголоса.
Сперва она смотрит с удивлением, но потом удовлетворенно хихикает.
— Да уж, — говорит старуха и даже выпрямляется в кресле. — Так оно и есть, надобно полагать.
— Но ты ведь не на службе у монастыря? — спрашиваю я для верности.
— Нет. Мне просто подумалось, что там — единственное место, где тебя не обидят.
И я отваживаюсь рискнуть, тем более что ничего другого и не остается. Рассматривая свои руки, только чтобы избежать ее пронизывающего взгляда, я спрашиваю напрямик:
— Нет ли у тебя безоарового камня?
Она хитро щурится:
— Если у монастыря имеются яды, должны быть и противоядия.
— Там составляются яды, а не лекарства от них. В обители мы всегда держим безоар наготове — на случай, если кто-то из новеньких отравится по неосторожности, но с собой у меня его нет.
Уголком глаза вижу, как она хмурится.
— Стало быть, ты вышла из монастырского круга и начала свой собственный танец, — произносит она, и я мысленно проклинаю зоркость старческих глаз. Она откидывается в кресле. — Увы, нет у меня безоара. Честно тебе скажу, никогда его даже близко не видела.
Я спрашиваю, нет ли у нее противоядия от «силков Ардвинны», но и об этом ей ничего не известно. У нее вообще ничего нет против отравы, которая впитывается через кожу, потому что обычные очистительные средства в таких случаях не помогают. Мои плечи никнут — последние надежды рассыпались прахом!
Видя мое горе, старуха на прощание гладит меня по плечу.
— Ты взялась служить темному Богу, деточка, но помни: и Ему не чуждо милосердие.
Я еду обратно в Геранд. Услышанное от ведьмы перекатывается у меня в памяти, точно камешки гальки под ударами волн; камешки то складываются во что-то, то рассыпаются. Я вошла в домик травницы одним человеком, а вышла совершенно другим. Меня всегда окружал глухой холод отверженности, отчужденности — с тех самых пор, когда я впервые осознала, что родная мать пыталась проделать со мной еще до моего рождения. А теперь меня словно закутали в одеяло, впервые позволив согреться.
В памяти воскресает минувшее. Новое знание помогает осмыслить каждую мелочь, каждую попытку матери ободрить и утешить меня. Это были выражения любви, в которой, как я полагала, мне с детства было отказано. А ведь она не просто материнский долг исполняла, это был сущий бунт против мужа — единственный, в котором она преуспела.
Невзирая на такое вот духовное облегчение, я возвращаюсь в замок совершенно без сил. Я раздавлена, я ничего путного не могу больше придумать. Молюсь лишь о том, чтобы ни на кого не наскочить по пути в свою комнату, и моя молитва услышана.
Закрывшись у себя, я тотчас замечаю ворону на карнизе снаружи. Как сжимается мое сердце! Письма, отправленные утром, еще не могли попасть в монастырь; что же там? Новые приказы от аббатисы? А вдруг ворона доставила помилование Дювалю?
Я открываю створки, и в комнату влетает крупная птица со слегка искривленным левым крылом. Это ворона Сибеллы, которая ее только и слушается. Мне приходится выдержать настоящий бой, чтобы снять с ее лапы записку. Разворачиваю пергамент, сразу узнаю почерк Сибеллы, и дурное предчувствие охватывает меня. Единственный раз, когда я от нее получила письмо, оно содержало ужасное предостережение.
Я вскрываю печать.
Рье с д'Альбрэ захватили Нант. Они явились во главе войска, заняли дворец герцогини и расставили своих людей по стенам. Мы в осаде, только изнутри!
Мое сердце перестает частить и выдает один тяжкий, болезненный удар. Вот так-то! Люди, которые должны были поддерживать и направлять юную герцогиню, подняли против нее открытый мятеж!
Последствия трудно переоценить. Нант — запасная ставка государыни, самый крупный и надежно укрепленный город Бретани. Ее родной город. Она ждала, чтобы отступило моровое поветрие, и хотела вернуться туда.
А теперь Нант у нее отняли. Без единого выстрела, без единого удара меча. Самая добрая весть, которую можно почерпнуть из записки Сибеллы, — раз Рье в Нанте, значит я не ошиблась и предателем в самом деле оказывается Крунар. Больше некому!
ГЛАВА 45
Стражник предлагает войти, и я вижу, что канцлер сидит у себя в одиночестве. Почтительно кланяюсь.
— Господин мой, я получила известия, требующие срочного доклада ее светлости. Прошу вас сопроводить меня к ней, ибо ей нужны будут ваши мудрость и опыт.
Сначала я подумывала о том, чтобы все обсудить с Дювалем, а герцогине и советникам сообщить уже после, но кто знает — действия могут потребоваться безотлагательные. К тому же поди угадай, в каком состоянии нынче вечером будет Дюваль.
— О Дювале ничего не известно? — резким тоном спрашивает Крунар.
Я спокойно выдерживаю его взгляд:
— Боюсь, что нет, господин мой.
Он раздраженно кривится:
— Что ж, вы заинтриговали меня. Идемте в солярий!
— Хорошо бы еще послать за капитаном Дюнуа, господин мой.
Крунар вскидывает косматую седую бровь, но все-таки посылает за полководцем пажа.
Дюнуа является в солярий одновременно с нами. Герцогине хватает одного взгляда на наши угрюмые физиономии, чтобы тотчас отослать фрейлин за дверь.
— Что случилось? — спрашивает она, складывая руки, словно в молитве.
Ей в самом деле впору молиться, чтобы все оказалось не так страшно.
Канцлер Крунар неуверенно усмехается и передергивает плечами.
— На этой встрече, — говорит он, — настоял не я, а госпожа Рьенн.
Все смотрят на меня, и я вынуждена призвать на помощь всю свою выдержку. Меня учили таиться, а не торчать на виду. Чтобы хоть как-то успокоиться, я обращаюсь к герцогине, словно мы с ней беседуем наедине.
— Ваша светлость, я получила весьма скверные вести. Маршал Рье и граф д'Альбрэ заняли Нант.
Некоторое время все ошеломленно молчат, потом капитан Дюнуа спрашивает:
— Ты уверена?
— Откуда ты знаешь? — одновременно с ним спрашивает Крунар, и я невольно гадаю, уж не он ли стоит и за этим новым несчастьем.
— Пути Мортейна таинственны и чудесны. Я не могу вам открыть, как дозналась, но истинность случившегося сомнению не подлежит. Если не верите, отправьте туда человека.
Крунар оглядывается на Дюнуа, и тот кивает:
— Считайте, что это уже сделано.
— Если Нант взят, мы в беде, — произносит Крунар.
Канцлер явно потрясен; либо он лжец, каких мало, либо случившееся выходит за рамки игры, которую он ведет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});