— Допускается и тот и другой, как хорошо известно вашему величеству, — ответил Блондель.
— Разумеется, Блондель, — сказал Ричард, — и все же, думается мне, для этого куплета, когда уже ждешь, что сейчас посыплются удары, больше подходит громоносный александрийский стих, который напоминает кавалерийскую атаку; между тем как другие размеры — это переваливающаяся иноходь дамской верховой лошади.
— Как будет угодно вашему величеству, — сказал Блондель и снова заиграл вступление.
— Нет, сперва подкрепи свое воображение кубком искрящегося хиосского вина, — сказал король. — Послушай, я хотел бы, чтобы ты отказался от своей новой выдумки заканчивать строки одними и теми же строгими рифмами. Они связывают полет воображения и делают тебя похожим на человека, который танцует с путами на ногах.
— Эти путы, во всяком случае, легко отбросить, — заметил Блондель и снова стал перебирать пальцами струны, как бы показывая этим, что он предпочитает играть, а не выслушивать критические замечания.
— Но к чему их надевать, мой друг? — продолжал король. — К чему заковывать свой гений в железные кандалы? Удивляюсь, как у тебя вообще что-либо получается… Я, конечно, не мог бы сочинить и одной строфы, соблюдая столь стеснительные правила.
Блондель нагнулся и занялся струнами своей арфы, чтобы скрыть невольную улыбку, набежавшую на его лицо; но она не ускользнула от взгляда Ричарда.
— Клянусь, ты смеешься надо мной, Блондель, — сказал он. — И, право, этого заслуживает всякий, кто осмеливается разыгрывать из себя учителя, хотя ему надлежит быть учеником; но у нас, королей, дурная привычка к самонадеянности… Ну, продолжай свою песню, дорогой Блондель, продолжай по своему разумению; и это будет лучше, нежели все, что мы можем посоветовать, хотя нам и необходимо было высказаться.
Блондель снова запел, и так как он умел импровизировать, то не преминул воспользоваться указаниями короля, испытывая при этом, вероятно, некоторое удовольствие, что ему представился случай показать, с какой легкостью он может экспромтом придать своей поэме новую форму.
СКАЗ ВТОРОЙВот в день Иоанна восток заалел,На ристалище каждый обрел свой удел:Копья с треском ломались, и меч разил,Победителям — честь, павшим — темень могил.Там много свершилось геройских дел,Но тот был особо удал и смел,Кто сражался без лат, покрытый льнянойДевической тонкой сорочкой ночной.Одни нанесли ему множество ран,Но другие щадили прекрасный стан,Говоря: «Видно, здесь обещанье дано,А за верность убить паладина грешно».Вот герцог свой жезл опустил — и турнирОкончен, фанфары вещают мир.Но кто ж победил, что герольды гласят?То рыцарь Сорочки, что бился без лат.Собиралась леди на пир во дворецИ на мессу во храм. Вдруг мчится гонецИ покров подает ей, ужасный на вид:Он изрублен мечами, разорван, пробит,С конских морд на нем пена, и пыль, и грязь,И пурпурная кровь на нем запеклась.И с мизинчик миледи, с ее ноготокНе остался там чистым ткани клочок.«Сэр Томас, чья родина — дальний Кент,Шлет покров тот миледи в ее Беневент.Кто упасть не боится — сорвет себе плод,Перепрыгнув бездну — до цели дойдет.Господин мой сказал: «Жизнь я ставил в залог,Доказать свою верность настал твой срок.Повелевшая снять мне и латы и шлем,Пусть открыто объявит об этом всем.Я хочу, чтобы леди в кровавый наряд,Который я ей посылаю назад,В свой черед облеклась. Ткань от крови красна,Но позорного там не найдешь ты пятна».Зарделась миледи от этих слов,Но прижала к устам кровавый покров:«И замок и храм, господину скажи,Увидят верность его госпожи».Когда же на мессу двинулось в храмШествие знатных вельмож и дам,Миледи была — видел весь Беневент -В кровавой сорочке сверх кружев и лент.И позже за трапезой пышной она,Отцу поднося его кубок вина,Сверх мантии — все лицезрели кругом -Покрыта кровавым была полотном.И шепот пошел по блестящим рядам,Ужимки, смешки кавалеров и дам,И герцог, смущеньем и гневом объят,Метнул на виновную грозный взгляд:«Ты смело призналась в безумье своем,Но скоро жестоко раскаешься в том:Вы оба — ты, Томас, и ты, моя дочь, -Из Беневента ступайте прочь! »Тут Томас поднялся, шатаясь от ран,Но духом все так же отважен и рьян.«Как кравчий — вино, так щедро в боюЯ кровь свою пролил за дочь твою.Ты как нищую гонишь ее из ворот,Я ж супругу свою охраню от невзгод.И не станет она вспоминать Беневент,Госпожою вступив в мое графство Кент».
Шепот одобрения пробежал среди слушателей, как только сам Ричард подал пример, осыпав похвалами своего любимого менестреля и в заключение подарив ему кольцо изрядной ценности. Королева поспешила преподнести любимцу мужа дорогой браслет, и многие из присутствующих рыцарей последовали примеру королевской четы.
— Неужели наша кузина Эдит, — сказал король, — стала нечувствительна к звукам арфы, которые она когда-то так любила?
— Она благодарит Блонделя за его песню, — ответила Эдит, — и вдвойне — любезного родственника за то, что тот предложил ее исполнить.
— Ты рассердилась, кузина, — сказал король, — рассердилась, потому что услышала о женщине более своенравной, чем ты. Но тебе не избавиться от меня: я провожу тебя до шатра королевы, когда вы будете возвращаться… Мы должны поговорить, прежде чем ночь сменится утром.
Королева и ее приближенные уже встали, а остальные гости покинули шатер короля. Слуги с ярко горящими факелами и охрана из лучников ожидали Беренгарию снаружи, и вскоре она уже была на пути домой. Ричард, как и намеревался, шел рядом со своей родственницей и заставил ее опереться на свою руку, так что они могли разговаривать, не опасаясь быть услышанными.
— Какой же ответ дать мне благородному султану? — спросил Ричард.
— Государи и князья церкви покидают меня, Эдит; эта новая ссора опять усилила их враждебность. Если не победой, то хоть соглашением я мог бы что-нибудь сделать для освобождения гроба господня; но увы, это зависит от каприза женщины. Я готов скорее один выйти с копьем против десяти лучших копий христианского мира, чем убеждать упрямую девицу, не понимающую собственного блага… Какой ответ, кузина, дать мне султану? Он должен быть окончательным.
— Скажи ему, — ответила Эдит, — что самая бедная из Плантагенетов предпочтет повенчаться лучше с нищетой, нежели с ложной верой.
— Может быть, с рабством, Эдит? — сказал король. — Мне кажется, ты скорее это имела в виду.