Крадусь через границу почти каждую ночь. Не преграда она для меня. Хожу тихо, как кот. В безветренные ночи — босиком. Не раз подходил к засаде, и не замечали меня. Изгороди из колючей проволоки научился я преодолевать быстро, много способов для этого знаю. С жердью в руках, будто с шестом гимнастическим, перескакиваю по воздуху. С двумя жердями, опираясь, перехожу ограду просто по проволоке. А иногда перелажу ограду по четырем жердям, как по стремянке. Режу проволоку ножницами. И снизу подлажу. Обычно собираю для этого кучу коротких раздвоенных веток и, поднимая ими проволоку, пролажу в освободившийся проход.
Однажды ночью в кромешной темноте подошел я, перелезши изгородь, к кустам на другой стороне пограничной полосы. Тронул ветки стволом. А в кустах тех была засада. Они меня почуяли. Хоть шагов моих тихих и не расслышали, прикосновение к кустам их насторожило. Чуть не в лицо мне грохнул выстрел. Я выстрелил перед собой несколько раз, вслепую, и отскочил вбок. Загрохотали выстрелы, но я на них не отвечал. Когда бы хотел, мог бы зайти сзади и кинуть гранату или засыпать пулями из пистолетов, но зачем?
В другой раз шел трактом к границе. Песок заглушал мои шаги. Вдруг услышал перед собой шум. Я присел. Через пару секунд коснулись меня, с двух сторон, полы шинелей. Красноармейцы прошли мимо, не подозревая, что я сижу, пригнувшись, между ними. Пошли себе дальше. Это меня очень позабавило.
Несколько раз заходил вечерами в местечко. Не узнанный никем, блуждал по улицам. Навестил Мамута, молча выпили мы с ним водки. Дал ему коробку с деньгами Грабаря (достал из нашего «банка»). Было там тысяча долларов и около шести тысяч рублей золотом. Зашили мы коробку в полотно. Я написал на полотне адрес матери Грабаря и наказал Мамуту назавтра послать ценной посылкой. Он так и сделал.
Однажды вечером зашел к Есе Гусятнику. Разделил с ним трапезу, выпил пейсаховки. Разговаривали о разном. Гусятник сказал мне:
— Зачем ты это делаешь?
— Что делаю?
— Не даешь хлопцам за границу ходить.
— Нравится мне. Поганые из них фартовцы.
— Я про то говорил с нашими… и с купцами тоже. Знаешь что? — спросил Еся, оживленно жестикулируя. — Они бы все сделали! И с полицией договорились бы, и с Алинчуками! Они ж свидетельствовать побоятся! Они на улицу боятся выйти! А ты миллионы заработать можешь… Ты можешь собрать, если захочешь, свою группу и водить сам, договорившись с купцами… на процентах. Знаешь, что это? Ты ж так знаешь границу, дороги разные… С тобой каждая группа наверняка пройдет, на каждой группе, если в обе стороны, заработаешь, самое малое, две тысячи долларов! Знаешь, сколько это за год будет?
— Добре, — прервал я его. — Но зачем это мне?
— Зачем что?
— Тысячи долларов.
— Зачем тысячи долларов? — спросил жид удивленно, шевеля пальцами в воздухе. — Их же все любят!
— А я не люблю, и не стоит про то говорить.
Вскоре распрощался я с Гусятником. Его практичный ум меня вразумить не мог. Наверняка посчитал меня безумцем. А я — его…
Каждую ночь шел я ловить Берека Стоногу. Шел за десять километров от Ракова в направлении Вольмы и стерег одну из шести дорог, по которой Берек ходил. Не было у меня информатора, чтобы навел на него. Потому ловил вслепую… чтобы только исполнить данное Щуру слово.
В конце концов, удалось мне его сцапать. Близ полночи тучи разошлись и показался полный месяц. Я сидел в засаде прямо за трактом, ведущим из Вольмы в Раков. Устроился я на краю дубравы. Красивой дубравы, с высокими, сильными деревьями. Кроны их начинались высоко над землей.
Один я был. Светило мне цыганское солнце. Пел мне ветер. Шумела дубрава. В третьем часу утра увидел я идущую через поле ко мне серую фигуру. Я спрятался получше. Человек — теперь я его видел отчетливо — поспешно шел через поле к лесу. Был то мужик в лаптях и в сермяге. Нес на плечах мешок. Остановился на краю леса, посмотрел по сторонам, кашлянул пару раз и пошел дальше. Прошел мимо. Через минуту я увидел идущую полем от тракта женщину, одетую в кожух, укрывшую большим шерстяным платком голову и плечи. Шла она босиком. Юбку подоткнула высоко. Шла быстро и все время головой крутила, оглядывалась. Под пахой несла пакет какой-то. Я пропустил и ее. Прошла, зацепив кожухом кусты, где я укрылся.
А я смотрел все время в направлении границы. Через некоторое время увидел еще фигуру, идущую долом к лесу. Был то мужчина в черной куртке и высоких сапогах. У меня сердце заколотилось. От радости грудь распирало. Те наверняка были приманкой, а это — сам Стонога.
Незнакомец приближался. При ходьбе опирался на палку. Когда поравнялся с кустами, я выскочил чертом на стежку и оказался прямо перед ним.
— Руки вверх!
Тот поспешно поднял руки. Палка выпала из его ладони.
— Давай деньги, живо!
Стонога поспешно выворачивал карманы, выкидывал из них золотые и серебряные монеты. Давал их мне.
— Пожалуйста, пан, пожалуйста…
— Это все?
— Все, пожалуйста, пан, все…
— Ну а если еще найду?
Забавлялся я с ним. Жаль было так быстро отпускать того, кого столько ночей терпеливо поджидал один и вместе с Щуром. Наверное, никто любимую так не ожидал нетерпеливо, как я того жида.
— А что пан найдет? Ничего у меня нет.
— Если найду еще чего… хоть грош, хоть один доллар, знаешь, что с тобой сделаю?
Стонога широко открыл глаза, облизнул губы. Жарко ему.
— Я… нет, нет… — прошептал жалко.
— Нет? Добре. Раздевайся!
Перестал я с ним по-доброму говорить. Схватил за грудки да тряхнул так, что пуговицы посыпались.
— Ну, живо! На раз-два! А то помогу!
Жид задрожал. Поспешно скинул с себя куртку, матроску.
— Пан, пожалуйста! Что пану нужно?
— Посмотреть, какой ты красивый!
Разделся донага. Тогда я говорю ему:
— Знаешь что, Берку?
Услышав свое имя, вздрогнул, глянул мне в лицо удивленно.
— Что-о?
— Можешь ты своей жизнью поклясться и жизнью родных, что нет на тебе больше денег?
— Чтобы я таких здоровых родных своих увидел, как на мне денег нет! — он ударил кулаком в голую грудь.
— Теперь, Берку, верю тебе!
Жидок повеселел, склонился над одеждой.
— Можно одеваться?
— Чего? Одеваться?.. Ах ты, хитрован! Ты ж поклялся, что ничего на тебе нет, потому что голый был! Доллары-то — в одежде!
Принялся я перещупывать вещи его, одну за другой. В белье ничего не было. В матроске, штанах, рубашке — тоже ничего. Зато из сапог, из голенищ, вынул около тысячи долларов. Из воротника куртки — еще пятьсот. В шапке — ничего. Мало слишком. Знал я, что носит он, самое малое, по пять тысяч долларов, сразу за две-три партии товара. Снова обыскал сапоги, чуть на части их не разодрал. Ничего. И в куртке ничего, хоть всю вату из нее выдрал. Мог бы я ударить Стоногу и угрозами или битьем заставить признаться, где остальные деньги. Но такое мне было отвратительно. Но вдруг пришла мне в голову мысль: «Ага! Палка, на которую он опирается! Там деньги!» Тогда сделал вид, что сдался, и прекращаю поиски.