Читать интересную книгу А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис

Последним их шагом было вовлечь в дело посредника. Из Беверли позвонила Элвин.

— Так что, я слышала, ты замуж выходишь, — сказала она.

— Ты звонишь, чтобы меня поздравить?

— Поздравляю. Мама прямо на стенку лезет.

— Благодаря тебе, — сказала Мадлен.

— Рано или поздно ей пришлось бы узнать.

— Необязательно.

— Короче, она знает. — В трубку влились посторонние звуки — Мадлен услышала, как плачет Ричард. — Она мне постоянно звонит и просит «хоть немножко урезонить» тебя.

— Так ты для того и звонишь?

— Нет, — сказала Элвин. — Я ей сказала, раз ты хочешь за него замуж, дело твое.

— Спасибо.

— Ты на меня все еще злишься из-за тех таблеток?

— Да, — ответила Мадлен. — Но это пройдет.

— Ты уверена, что хочешь за него выйти?

— Тоже да.

— Тогда ладно. Сама виновата.

— Слушай, это нечестно!

— Да шучу, шучу.

Родители официально сдались в феврале, что лишь привело к дальнейшим конфликтам. Когда Олтон с Мадлен перестали спорить о брачном контракте, о том, не является ли подобный документ по природе своей пагубным для доверия, необходимого для жизнеспособности любого брака, когда документ был составлен Роджером Пайлом, местным адвокатом Олтона, и подписан обеими сторонами, Филлида с Мадлен начали спорить о самой свадьбе. Мадлен хотелось, чтобы это было небольшое торжество в тесном кругу. Филлида, не забывавшая о внешней стороне, хотела закатить роскошную свадьбу, какую она закатила бы, выходи Мадлен за кого-нибудь более подходящего. Она предложила устроить традиционную церемонию бракосочетания в их местной приходской епископальной церкви Троицы, а затем — прием дома. Мадлен отказалась. Тогда Олтон предложил неформальную церемонию в Сенчери-клаб, в Нью-Йорке. На это Мадлен дала предварительное согласие. Однако за неделю до того, как надо было рассылать приглашения, они с Леонардом случайно набрели на старую церковь моряков на окраине Провинстауна. Там-то, в голом, безлюдном месте на краю покинутого полуострова — пейзаж, достойный фильма Бергмана, — Мадлен с Леонардом и поженились. Самые верные друзья Филлиды и Олтона добрались из Приттибрука до Кейпа. Присутствовали дяди, тети, двоюродные братья и сестры Мадлен, а также Элвин, Блейк и Ричард. Приехали родственники Леонарда, его отец, мать с сестрой — все они оказались гораздо приятнее, чем выходило по описаниям Леонарда. Из сорока шести гостей большинство составляли университетские друзья Мадлен и Леонарда, которые восприняли церемонию не столько как религиозный обряд, сколько как случай повеселиться и пошуметь.

Во время ужина-репетиции Леонард сыграл на кокле латвийскую песню, а Келли Троб, чьи бабушка с дедушкой были родом из Риги, подпевала. На свадебном банкете Леонард произнес скромный тост, упомянув свой нервный срыв до того тактично, что поняли лишь те, кто все знал, и поблагодарив Мадлен за то, что была его «викторианским ангелом-хранителем». В полночь, переодевшись в дорожную одежду, они отправились в лимузине в бостонскую гостиницу «Времена года», где тут же уснули. На следующий день они уехали в Европу.

Оглядываясь назад, Мадлен понимала, что могла бы заметить предупредительные сигналы быстрее, если бы не свадебное путешествие. Она так рада была попасть в Париж в разгар весны, что в первую неделю все казалось замечательным. Они остановились в том же отеле, где провели свой медовый месяц Филлида с Олтоном, трехзвездочном, видавшим лучшие времена, полном седовласых официантов, державших подносы под рискованным углом. И все же отель выглядел совершенно французским. (Леонард говорил, что видел мышь с беретом на голове.) Других американцев там не было, окна выходили на Сад растений. Леонард впервые оказался в Европе. Мадлен ликовала: она может ему все показывать, есть вещи, о которых она знает больше, чем он.

В ресторанах он нервничал.

— Наш столик обслуживают четыре разных официанта, — сказал он в третий их вечер в городе, когда они ужинали в ресторане с видом на Сену. — Четыре. Я посчитал. Один парень только хлебные крошки сметает.

Мадлен на сносном, как у третьекурсницы, французском заказывала все для обоих. На первое был суп виши.

Попробовав его, Леонард сказал:

— Такое ощущение, что это полагается есть холодным.

— Да.

Он кивнул.

— Холодный суп. Новая концепция.

Этот ужин заключал в себе все, чего она ждала от своего медового месяца. Леонард, одетый в свадебный костюм, был так хорош собой. Мадлен и сама чувствовала, что прекрасна: голые руки, голые плечи, густые волосы сзади на шее. Большего физического совершенства им обоим было никогда не достичь. Перед ними, подобно огонькам вдоль реки, простиралась вся жизнь. Мадлен уже сейчас могла себе представить, как будет рассказывать эту историю их детям, историю под названием «Как папа впервые попробовал холодный суп». Вино бросилось ей в голову. Она едва не произнесла это вслух. Какие там дети — ей еще рано! И все-таки вот, она уже думает о них.

Следующие два дня они провели, осматривая достопримечательности. К удивлению Мадлен, музеи и церкви интересовали Леонарда меньше, чем товары в витринах магазинов. На Елисейских Полях он то и дело останавливался полюбоваться вещами, к которым раньше никогда не проявлял интереса: костюмами, рубашками, запонками, галстуками от «Гермеса». Бродя по узким улочкам Маре, он остановился перед портновской мастерской. В слегка пыльной витрине стоял манекен без головы, на нем был черный оперный плащ. Леонард зашел взглянуть на него.

— Правда красиво? — сказал он, изучая подкладку.

— Это же накидка, — сказала Мадлен.

— В Штатах такого ни за что не найдешь, — сказал Леонард.

И он купил его, потратив (по ее мнению) слишком много из своей последней месячной стипендии. Портной завернул товар, положил в коробку, и скоро Леонард уже выносил ее за дверь. Иметь плащ было желанием странным, что и говорить, однако людям и прежде случалось покупать в Париже необычные сувениры. Мадлен быстро забыла о нем.

В ту ночь над городом бушевал проливной дождь. Около двух часов их разбудила вода, капавшая с потолка над кроватью. После звонка портье явился посыльный с ведром, без извинений и с невнятным обещанием, что утром придет ingénieur.[30] Расположив ведро особым образом и улегшись валетом, Мадлен с Леонардом сумели найти положение, в котором оба оставались сухими, но капание не давало им заснуть.

— Это первое злоключение в нашей супружеской жизни, — тихо произнес в темноте Леонард. — Мы с ним боремся. Мы решаем проблему.

Только после отъезда из Парижа стало заметно: что-то не так. Они отправились поездом с Лионского вокзала в Марсель, заняв романтическое купе, исключавшее всякую романтику. Марсель с его беспорядком, чувством опасности и смешанным населением походил на город американский или, по крайней мере, менее французский. Там главенствовала средиземноморско-арабская атмосфера; в воздухе пахло рыбой, машинным маслом и вербеной. Женщины с платками на голове окликали смуглых детей — целые выводки. В первую же ночь в городе, где-то в третьем часу, в баре с цинковой стойкой Леонард подружился с группой марокканцев в футболках с длинными рукавами и джинсах с блошиного рынка. Мадлен страшно устала; ей хотелось вернуться в гостиницу, но Леонард настаивал: надо выпить café cognac.[31] За время путешествия он набрался кое-каких слов и то и дело вставлял их в свою речь, будто на самом деле говорит по-французски. Узнав новое сленговое выражение (например, слово branché,[32] которое в применении к человеку означало, что он «врубается»), Леонард сообщал его Мадлен так, словно это он свободно владеет языком. Даже поправлял ее произношение. Поначалу она думала, что он шутит, но, как оказалось, все было иначе.

Из Марселя они отправились вдоль побережья на восток. Когда в вагоне-ресторане к ним подошел официант, Леонард упорно хотел сам сделать заказ по-французски. Ему удалось выдавить кое-какие слова, но произношение было ужасно. Мадлен повторила просьбу Леонарда. Закончив, она увидела, что Леонард злобно смотрит на нее.

— Что?

— Зачем ты за меня заказываешь?

— Потому что официант тебя не понял.

— Все он прекрасно понял, — не уступал Леонард.

В Ницце они оказались только к вечеру. Поселившись в гостинице, отправились в ресторанчик на той же улице. За ужином Леонард демонстративно держался отстраненно. Он выпил много дешевого вина. Всякий раз, когда к их столику подходила молодая официантка, глаза его загорались. Мадлен с Леонардом едва ли не весь ужин просидели не разговаривая, словно были двадцать лет как женаты. Вернувшись в гостиницу, Мадлен пошла в общий туалет, где дурно пахло. Там она прочла по-французски объявление, призывавшее не бросать в унитаз бумагу. Оглянувшись, она обнаружила источник вони — мусорная корзина была переполнена грязной туалетной бумагой.