служить, и решили служить Родине, что в переводе означало – национальной буржуазии.
Если помнить об этом, то ругательное для каждого патриота понятие «космополитизм» в применении к рыцарству теряет смысл, а утверждение г-жи Басовской о том, что рыцарская мораль была космополитична звучит странновато. Любая мораль по определению космополитична. Не может быть немецкой или французской морали. Мораль может быть религиозной или корпоративной, но ни когда не национальной. И то, что рыцарская мораль была корпоративной, то, что это была некая кастовая система нравственных ценностей, не надо преувеличивать. Г-жа Басовская, как и большинство современных авторов, в этом вопросе недооценивает религиозный фактор. Рыцарская мораль в основе своей была христианской – с некоторым специфическим оттенком, присущим военной касте.
Собственно, этот оттенок и отличал рыцарей от других сословий, которые тоже ведь объединяли христиан. Но идеи жертвенности, защиты слабых, верности долгу – в основе своей чисто христианские, а отнюдь не военно-корпоративные, получили максимальное развитие именно в рыцарстве, потому что это отвечало его социальной функции.
В национальных государствах тогда никто не жил, потому что их не было. Христианская Европа жила в Церкви, а рыцари, горожане и крестьяне жили на разных этажах Церкви. Естественно, английский рыцарь был ближе французскому рыцарю, чем французский крестьянин. Рыцари разных национальностей были с одного церковного этажа.
Специфичность собственно рыцарского восприятия христианства проявилась, например, в удивительном слиянии аскетизма военного и аскетизма христианского. Ценности, порожденные военной психологией, вдруг оказались очень хорошо сочетаемы с ценностями чисто христианскими. Марк Блок писал: «Из светской морали рыцарство позаимствовало наиболее приемлемые для религиозной мысли принципы: щедрость, презрение к отдыху, страданию и смерти». Немецкий поэт Томазин говорит: «Не желает быть рыцарем тот, кто хочет жить спокойно».
Это уникальное взаимопроникновение военного и церковного аскетизма, разумеется, было не только не близко ремесленнику или крестьянину, но и вообще им не понятно, хотя они тоже были добрыми христианами, но Христос хотел от них другого. В итоге рыцарь только с рыцарем мог разговаривать на одном языке. И это осознание рыцарями своей исключительности вовсе не обязательно порождало в них высокомерие по отношению к другим сословиям. Настоящий рыцарь, как хороший христианин, всегда понимал, что Бог любит всех, и каждый, занимаясь своим делом, служит Богу. И крестьяне, и ремесленники, тоже исключительны в своем смысле, потому что занимают свои этажи в архитектуре Церкви.
Так в чем же, собственно состоял рыцарский космополитизм? Да в том, что рыцари служили вечным, надмирным ценностям и в силу этого не были слишком привязаны к почве.
Кретьен де Труа писал: «Самый высший орден, который Бог создал и которым командовал, есть орден рыцарства». Итак, рыцари служат непосредственно Богу, самые лучшие из них скачут, уже не касаясь земли.
Гийом Дюран привел в своем «Понтификале» благородную рыцарскую молитву: «Святейший Господь, Отец всемогущий, Ты, Который позволил использование на земле меча, чтобы бороться с хитростью злых и защищать справедливость, кто для защиты народа создал орден рыцарства… Сделай так, что бы раб Твой никогда никого не поразил этим мечом несправедливо, но чтобы служил им всегда для защиты справедливости и права». Так мог молиться только рыцарь.
Внутреннее ощущение того, что они, рыцари, служат вечным, космическим ценностям постепенно нарастало в рыцарстве. Жан Флори писал, что рыцари короля Артура «совершают подвиги, которые предполагают вызов силам оккультным, силам мирового зла. Они выполняют миссию космического масштаба, миссию противостояния мировому хаосу и поддержания мирового порядка, то есть космоса, как такового. Эти идеи составили самую сердцевину рыцарской идеологии… Прежний образ идеального рыцаря, верного своему сеньору в деле защиты его земель и безоружных подданных уступает место образу поборника Вселенского Добра в вечном противостоянии вселенскому злу».
Рыцарско-христианский идеал достиг своей мистической вершины.
Царственное воинство
Е. Ефимова писала: «Рыцарь привык полагаться в защите самого себя только на собственную силу, только на стены своего замка. Всеми правами, всей властью рыцарь обязан только самому себе. Везде и всегда он действовал от своего лица, от собственного имени. Над ним не было внешней власти, которая могла бы преградить его волю, не было сильного, общего для всех закона. Он подчинялся только добровольно… Его верность – свободный дар, залог его верности – его честь. Как сильно должно было быть влияние подобного положения на того, кто занимал его!…»
Это один из самых принципиальных моментов в понимании рыцарского психотипа. Замок и его окрестности – это маленький изолированный самодостаточный мир, и рыцарь в этом мире – полноправный суверен, едва ли не абсолютный монарх. У такого человека формируется чувство полной ответственности за всё. Нет той спины, за которой он может спрятаться, почти никогда он не имеет возможности позвать кого-либо на помощь. Все последствия каждого его решения ложатся на него и только не него. Так из поколения в поколение в рыцарях всё больше утверждалось, всё больше проникало в их кровь обостренное чувство ответственности.
Привыкнув полагаться только на самого себя и полностью отвечать за свой маленький мир, рыцарь, попадая в большой мир, тут же готов был взять на себя полную ответственность и за него. Он уже так устроен, его не переделать, поколения его предков ощущали себя полноправными суверенами. И при дворе короля, и при дворе самого могучего в мире императора рыцарь держит себя, как суверен. Здесь уже очень много спин, за которые можно спрятаться, но у рыцаря нет такой привычки. Здесь таких, как он, много, и, казалось бы, каждый из них – лишь винтик большой государственной машины. Но рыцарь не способен чувствовать себя винтиком, он и есть машина. При дворе могучего монарха очень выгодно гнуть спину, льстить и заискивать, так чтобы всех растолкать и приблизиться к трону. Но рыцарь этого не умеет. Нет навыков. И получать их он не собирается. У него самоощущение центра власти. Он привык склоняться только перед Богом, и никогда – перед людьми. Поэтому самый незначительный рыцарь, имеющий лишь тощую клячу, ржавую кольчугу и зазубренный меч, смотрит на императора, как на равного. Как монарх на монарха. А императору другие воины и не нужны, он ведь не восточный деспот, который правит рабами.
Итак, при дворе императора, короля или герцога собирались государи. Только государи. Других здесь не было. Рыцарь, многие поколения предков которого на своем клочке земли правили полновластно, имел царственное достоинство. Царственность вдруг не возникает. Каждое поколение предков рыцаря добавляло что-то новое к этому самоощущению и постепенно формировались благородный взгляд, благородная осанка, благородство мыслей и слов, благородство поступков, достойных государя. Так являлось на свет царственное