Люди шли, обгоняя друг друга, чтобы успеть занять теплые места в избах.
Последние метры Платон Перелыгин едва волочил свое ослабевшее тело. Суровый переход через всю Сибирь закончился. Беспорядочное отступление привело белых на Забайкальскую землю.
Ветер стих, черное небо заблестело тысячами звезд. Через весь Байкал перекинулся серебряный пояс Млечного Пути. На черном небе было полно сверкающих звезд и оно казалось прекрасным. На улицах и переулках сбились люди. И как всегда теплых мест не хватило, но всех раненых и больных все же поместили в избы. Тех, кто проиграл бой природе, сложили на обочине дороги.
На улицах зажглись яркие дымные костры. Люди стали отогревать огнем замерзшие сердца и души. В тот день беглецы наелись так сытно, что головы закружилась от ощущения сытости. Но чем больше они ели, тем сильнее хотелось спать и головы сами собой клонились вниз. Но в уставшем мозгу настойчиво билась непреодолимая мысль: есть, жить, спать.
Ночь прошла благополучно и утром у многих людей зародилась слабая надежда на счастливый конец. Беглецы обрадовались своему временному счастью. Они обнимались, целовались, веселились и пели от всей души. Наконец-то закончилась холодная и голодная зима. Выжили, вытерпели в суровом переходе через всю Великую Сибирь.
Скитания по тайге всем опостылели. Даже тем, кто был привычен к дальним путешествиям и к суровым условиям. Всем хотелось тепла и сытости. Не хотелось ни двигаться, ни шевелиться. Все мысли и желания были только об одном: помыться, сбросить с себя лохмотья и переодеться в хорошую одежду. Потом упасть на теплую постель и лежать, позабыв обо всем на свете. Пускай сегодня будет хорошо, а завтра что будет, то будет.
Сибирь ко всем отнеслась без жалости. Она не смотрела кто ты: красный или белый, хороший или плохой, женщина или мужчина. Перед ней все оказались равными. Иногда отличить нельзя было: красный или белый лежит на белоснежном одеяле. Да и к чему было разглядывать. Это русские люди лежали. Тысячи верст белые и красные прошли по Сибири, убивая друг друга. А сколько русских слез было пролито?
Сколько Платон проспал, он не знал, наверное, не так много, потому что над землей только-только замаячило солнце. В тот день он ощущал во всем страшную усталость, но состояние Дарьи было еще хуже. Она часто теряла сознание и подолгу не приходила в себя.
Платон зажег лампу, он собрался идти за врачом.
Девушка очнулась, ее синие глаза загорелись тревогой:
— Не уходи, побудь со мной.
— Даша, мне надо идти за врачом.
— Не нужно никуда ходить. Что будет, то будет. Смерть так смерть.
— Что ты, Дарья! Я все сделаю ради того, чтобы ты выздоровела.
— Не надо. Я уже от всего устала.
— Жди меня. Я скоро вернусь.
Солнце оторвалось от горизонта, полезло вверх. Солдаты возле костров пели унылую песню.
Через три часа Платон с трудом разыскал врача, но тот ссылаясь на занятость, отказывался идти, а потом все же сжалился и согласился посмотреть Дарью.
Осмотрев больную, врач, глядя куда-то мимо Платона, сказал:
— Состояние вашей жены ужасное. У нее тиф. Это удивительно, что она еще жива. Ей требуется срочная врачебная помощь. Иначе она умрет. Положи ее в санитарный поезд. Там ей окажут хорошую медицинскую помощь. И молись Богу казак, только он может сотворить чудо, а я ей ничем помочь не могу.
В этот же день началась погрузка раненых и больных в санитарные поезда. Платон отправился на станцию. На железнодорожных путях стояли, русские, польские, чешские и японские эшелоны. Некоторые вагоны представляли собой жалкое зрелище. После тяжелого путешествия по территории России они были разбитыми или обгоревшими до железного скелета.
Два часа Перелыгин ходил по санитарным поездам, умоляя взять его жену. Во время обхода Платона поразил вид чешских вагонов. В них, как в хороших квартирах стояла добротная мебель. В грузовых вагонах чехи везли станки, катера, железо и другие материальные ценности. У него не возникло никакого сомнения в том, что это все было награблено или скуплено за бесценок у русского народа. Чехи воспользовались его тяжелым положением. Но его разозлило и другое. В то время, когда Белая Армия шла пешком по снежным дорогам Сибири, чехи с комфортом ехали на Дальний Восток.
Платон со злостью плюнул себе под ноги.
В конце концов, ему удалось договориться с врачами в русском санитарном поезде, пообещав расплатиться царскими деньгами. Перелыгин радостно возвратился к жене.
— Дарья, врач сказал, что ты не выдержишь дальнейшего пути. Собирайся, я тебя отвезу в санитарный поезд. Ты будешь лечиться в Чите.
— Платон, не отправляй меня одну.
— Я следом за тобой приеду, Дарья.
— Я боюсь, что мы потеряем друг друга.
— Когда я приеду в Читу, сразу же разыщу тебя.
Поздним вечером Платон помог собраться Дарье, и они отравились на станцию. Там Перелыгин отделил часть денег для расчета с врачами, а остальные спрятал среди Дарьиного белья.
— Я положил деньги в твое белье, — сказал Перелыгин и засунул поврежденную пулей икону под девичий полушубок.
— И не переживай — все будет хорошо.
— Только не теряйся, чтобы ни случилось, Платон, обязательно найди меня.
— Даже не сомневайся в этом, Дарья.
Санитары помогли внести Дарью в теплый вагон. Платон вложил в суетливые руки санитара узелок с деньгами.
— Не переживай, казак. Каждый день, когда она будет приходить в себя, будем давать ей лекарственное средство. Мы поставим твою жену на ноги.
Прощаясь, Дарья заплакала:
— Мне кажется, что я вижу тебя в последний раз. Родненький, не отправляй меня одну! На все воля божья! Поможет Бог хорошо, а нет — так нет!
Девушка умоляюще поглядела в лицо казака, но Платон был непреклонен.
— Увидимся в Чите, Даша.
Голос Дарьи стих, она говорила почти шепотом. Какая-то смертная бледность появилась на ее лице. Сухие губы девушки едва шевелились. Ей нездоровилось, болезнь сильно обострилась. Красивое лицо девушки исказилось и сделалось некрасивым.
Дарья прощалась как будто навсегда. Синие глаза молили: не уходи. Но слез уже не было, они кончились. От прежней Дарьи остались одни большие глаза.
— Не уходи!
— Жди меня в Чите, — безжалостно отозвался казак.
Она приподняла голову и распухшими сухими губами прошептала:
— Я буду тебя ждать всю жизнь.
Проговорив это, казачка устало уронила голову на подушку.
— Я люблю тебя! — с жаром воскликнул Платон.
— Я тоже только одного тебя люблю.
Перелыгин посмотрел на жену с нарастающей тревогой, затем наклонился, поцеловал ее в холодную щеку и с трудом покинул вагон. Дарья до боли сжала сухие губы, чтобы не закричать ему вслед. Его