Поэтому везде, сколько можно, пытался заменять телесные наказания — работами. Здесь чисто по физиологии — вместо кратковременной памяти, которая на 15 минут, загружается память долговременная. И — мышечная. Неделями пупок рвать под брёвнами — на дольше хватает. И — умственная: ночами напролёт себя дурнем поминать — лучше запоминается, чем полчаса панического визга под плетью.
Как это работает? Не — по Карнеги. Противно. Медленно. Не — эффектно. Но — эффективно.
Вот стоит передо мной баба. Лет пятьдесят, здоровая, ширококостная, седая уже. Лицо и руки морщинистые, глаза по-выцвели. И кроет в семь загибов. И Меньшака, и Хрыся, и меня, и Акима. «И всю систему в целом».
Тётенька! Я готов подписаться под каждым вашим словом! А уж «систему в целом», он же — мир дольний, «Русь Святая», люди-человеки… да я и двенадцать коленцев могу построить! Но приказы мои ты будешь исполнять. Любые. Просто потому что — мои. И если не хочешь с Меньшаком «безобразием заниматься», то топаешь «на кирпичи». Вы все там будете. И твои хихикающие товарки — тоже. Кроме тех, у кого от этого «безобразия» — животы вырастут. Потому что иначе — ты мне не интересна. Нет у тебя какого-то особого таланта.
Я понимаю, что ты десяток детей выродила, пяток — похоронила, другой пяток — вырастила, выкормила, уму-разуму выучила. Что делов за свою жизнь — гору неподъёмную переделала. Натрудилась-настрадалась.
Меня учили уважать пожилых женщин. Потому что это наши матери. Потому что именно от них — большая часть того немногого хорошего, что есть в нас самих. Мы сами — из них. И телами, и душами. Об этом много прекрасных слов сказано и будет сказано. И про первое воспоминание, и про детскую память о материнском прикосновении, и про материнскую любовь…
Я помню как великолепно поёт Таисия Павалий, как рвёт душу ей «Пiсня про Матiр»:
«Посіяла людям літа свої, літечка житом,Прибрала планету, послала стежкам споришу.Навчила дітей, як на свiтi по совiстi жити,Зітхнула полегко — i тихо пішла за межу…Вона посміхнулась, красива і сива, як доля,Змахнула рукою — злетіли у вись рушники.„Лишайтесь щасливі“, — і стала замисленим полемНа цілу планету, на всі покоління й віки».
Я же помню мою мать! Помню как она умирала. Я мотался по свету, звонил через пол-мира. Она была в сознании, но говорить уже не могла — ураганная форма рака горла. И такое бывает. Очень быстро… Мой последний звонок… Я как-то пытался… «оптимизировать» — внушить хоть какой-то оптимизм. «Всё будет хорошо»… Через полчаса мне позвонил отец — «Всё».
Я не могу сказать — «в меня это вбито». Это просто я и есть! Мама — это хорошо, это правильно, это надо любить и беречь. Это… я не знаю… Как дышать. Это ж душа моя! Вырвать кусок и выбросить… Кровавым ошмётком.
Но… Сейчас мне нужны кирпичи. А слать туда, в сырое болото, мальчишек… Их ещё можно чему-то научить. Если они живыми останутся. А ты… Ты умрёшь. Может — в эти две недели, может — в ближайшие 20 лет. Но уже не выучишься.
Сволочная страна. Сволочной мир. Сволочное занятие. Попадизм.
В котором приходиться делать это сволочной выбор. Чтобы выжило чуть больше детей и внуков — посылать на смерть их матерей и бабушек. Из-за неразвитости сволочного рынка сволочной рабочей силы. Были бы у меня волосы — выдрал. С тоски. Но — нету. Не тоски — волос.
Баба обругала меня напоследок, на мои слова:
— Завтра чтоб с рассветом была на островке. показала кукиш и, пылая возмущением, удалилась. Её напарница, повздыхав, отправилась следом. С моим напутствием:
— Напомни там мужикам: за простой-прогул — ногата в день.
Конечно — обидно. Когда кукиши показывают и матом кроют. Но мне всякие порки-драки — не в кайф. Всё должно быть «по согласию».
Поутру её сын привёз упрямую бабу прямо ко мне. Поступил как его учили, «як на свiтi по совiстi жити».
Наказание плетями, конечно, больно. Но не столь эффективно, как разорение семейства. Они очень боятся взыска серебром — у здешних смердов серебра почти нет.
Сын её принёс мне извинения за недостойное поведение матушки и отвёз её на островок. Баба не угомонилась и там. На третий день она упала в болото и захлебнулась. Так Христодул сказал. И добавил… непечатно.
По хорошему, по уму, по технологии — надо было бы сделать иначе. Выбрать более-менее случайным образом десяток персонажей и загнать их в болото на постоянно. Тогда они накапливали бы трудовые навыки, росла бы производительность труда. А остальные пейзане… А забили бы они на все мои поползновения!
«Выбрать случайным образом»… Власть должна быть логичной. Хоть какая идиотская логика, но должна быть. Какие-то писанные законы. Я уже говорил, что только это и отличает бандитов от государства. Если логики нет, то это не власть, а просто стихийное бедствие. Тогда нужно молиться и близко не подходить.
И ещё. Мне кирпичи эти — не «мечта поэта», не самоцель или «венец творения». Мне нужны не кирпичи, а печки. На готовых нормальных подворьях. Где живут нормальные, внятные, управляемые люди. Цель — люди. Всё остальное — средства.
Есть в индустриальных процессах такое выражение: «пропустить через грохот». Вот так же и я: «пропускаю через грохот» попавших мне в руки людей. Просеиваю и сортирую человеческий материал. А те, кто не хочет или не может стать чем-то полезным для меня, смириться с моей властью, превращается в «избоину», в отходы. Которые — отсеивается и складируется на болотном островке. Или — на кладбище возле.
Загонять людей в болезненные, мучительные, смертельные условия труда…
У меня есть смягчающее обстоятельство: Никколо Макиавелли в своём знаменитом трактате «О государе» пишет: «Наследному государю, чьи подданные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, нежели новому, ибо для этого ему достаточно не преступать обычая предков и в последствии без поспешности применяться к новым обстоятельствам».
Я, явно, не попадаю под понятие «наследный государь». И своим официально «ублюдочным» происхождением, и своим «приходом» в эти места. И возраст мой. Точнее — внешность подростка. Плюс — собственное постоянное стремление «преступать обычаи предков». Всё против меня, против инстинктивного, привычного уважения к главе дома, рода.
Нет у меня здесь поколений предков, слуг, соседей. Нет кучи бабушек-дедушек, нянек-тёток, которые всякому встречному-поперечному со слезами умиления готовы рассказать, как они мне попку мыли, а я уже тогда гугукал и нрав господский проявлял.
— А я-то, дура старая, не доглядела, а он-то как заорёт басовитенько, да и цап меня за сиську. Я ж и света белого не взвидела. Так это у него ещё зубов не было! А теперь-то… Одно слово — орёл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});