Убедившись, что Бетти вновь с головой погрузилась в просмотр новостей, Люси открыла дверцу небольшого каменного шкафчика рядом со скамьей и достала оттуда телефонный аппарат. Номер, который она собиралась набрать, Люси помнила наизусть. Это была частная линия в ее старую гостиную. Если на звонок ответит кто-нибудь другой, не Перси, она просто положит трубку, а потом попробует еще раз. Но Люси готова была биться об заклад, что он сидит у телефона и скорбит. Она только надеялась, что Матта не окажется рядом. Мальчик любил ее, но перед Перси он преклонялся, обожал его, чего и добивался их сын Вайатт, так что вряд ли внук снисходительно отнесется к тому, что она намеревается повернуть нож в свежей сердечной ране деда.
И вновь Люси ощутила укол старой ненависти. Она простила Вайатта за то, что он оставил Матта и свою жену на попечении Перси, уходя на войну. Но то, что он доверил сына и жену Перси, вовсе не означало, что он простил отца за то, что тот отверг его, когда Вайатт был еще мальчишкой. Эта мысль принесла Люси некоторое утешение. И пусть Перси не думает, будто Матт стал для него олицетворением белой розы, подаренной Вайаттом.
С внезапно вспыхнувшей застарелой болью Люси вспомнила строки стихотворения Эдны Сент-Винсент Миллей, которое она впервые прочла в Беллингтон-холле и не раз цитировала с тех пор:
Любовь на ладони, одну, без прикрас,
Которая боится сделать больно,
Как букетик полевых цветов
Или яблоки в подоле,
Я несу тебе и кричу, как кричат дети:
«Смотри, что у меня есть! И все это для тебя»[24] .
Эти строки как нельзя лучше подходили для описания ее любви к Перси, но он небрежно вытряхнул яблоки из ее подола и отдал свое сердце женщине, способной любить лишь хлопковую плантацию. Вот из-за чего Люси поссорилась с Мэри. Пусть Перси и все остальные думают, что она презирала ее из-за красоты и изящества. Люси ненавидела Мэри по одной простой причине: та незаслуженно завоевала и сохранила навсегда сердце мужчины, которого любила Люси.
Она поднесла трубку к уху, мысленно в последний раз прокручивая сценарий, который репетировала сотни раз в ожидании этого дня.
— Перси, — скажет она звонким и ясным голосом, после чего, позволив ему справиться с удивлением, оглушит фразой, случая произнести которую ждала столько лет, — вот теперьты можешь развестись со мной.
Не желая терять времени и боясь, что решимость оставит ее, Люси набрала полную грудь воздуха. Теперь, когда отступать было поздно, она надеялась, что Перси все-таки не поднимет трубку сразу - и у нее будет время подготовиться к тому, чтобы услышать голос, который в последний раз звучал у нее в ушах в тот день, когда они похоронили своего сына.
Перси ответил после первого же гудка.
— Алло.
Возраст... и скорбь... состарили голос, который она помнила так хорошо, но Люси все равно узнала бы его. Годы повернули вспять, и она вновь оказалась на крыльце Уорик-холла, с раскрытым ртом глядя на молодого водителя сверкающего «пирс-эрроу», с визгом затормозившего у ступенек. Солнце отражалось в его светлых волосах, и блики скользили по загорелой коже и ослепительно-белым зубам.
— Привет, — бархатным и густым, как солнечные лучи, голосом поздоровался он, и ее сердце упало к его ногам.
— Алло? — повторил Перси.
Люси медленно выдохнула, а потом, не отпуская от себя его голос, бережно положила трубку.
Часть III
Глава 49
В городке Кермит, штат Техас, на звонок Рэйчел ответила Элис.
— Мама, это Рэйчел.
— Неужели мы дошли до того, что моя единственная дочь считает необходимым представляться?
У Рэйчел дрогнуло сердце, что бывало всегда, когда она слышала оскорбленный голос матери.
— Прошу прощения, мама. Я представилась по привычке.
— Что случилось?
Рэйчел тихонько вздохнула.
— Я звоню, чтобы сказать тебе - тетя Мэри умерла.
В затянувшемся молчании Рэйчел ясно слышала мысли матери: «Что ж, Рэйчел, теперь ты окажешься там, где всегда мечтала быть, там, где будут и твои дети, а Джимми, подобно своему отцу и деду, не получит ничего».Но мать не стала произносить свои мысли вслух и лишь поинтересовалась:
— Когда похороны? Я уверена, твой отец захочет на них присутствовать.
— Я буду знать это только завтра, когда встречусь с директором похоронного бюро. Утром я вылетаю на самолете компании. Я... надеялась, что мы полетим вместе.
— Послушай, Рэйчел, тебе прекрасно известно, как я относилась к твоей двоюродной бабке. С моей стороны было бы верхом лицемерия показаться на ее похоронах.
«Я хочу, чтобы ты показалась на них не ради тети Мэри, мама, а ради меня!»— чуть не крикнула Рэйчел.
— Амос просил меня убедить хотя бы Джимми приехать с папой. Он полагает, что тетя Мэри хотела бы, чтобы они присутствовали при оглашении ее завещания.
Долгая пауза.
— Ты хочешь сказать, что твоя двоюродная бабка все-таки оставила им хоть что-то? Цены на хлопок в нынешнем году сильно упали.
— Полагаю, именно поэтому он и хочет их видеть. Амос просил передать, что это ее последнее проявление уважения к ним.
— Должна тебе заметить, что ее уважение не заменит того, что она обещала твоему отцу, но дареному коню в зубы не смотрят. Если это означает поездку в Хоубаткер, мы будем там.
— И ты тоже, мама?
— Не могу же я отпустить их одних! Иначе они два дня подряд будут носить одно и то же нижнее белье.
— Я так рада, что ты едешь. Давненько я вас всех не видела.
— И кто в этом виноват?
Рэйчел потянулась за очередной салфеткой. Она попыталась заглушить звуки своего горя, но Элис чутким материнским ухом расслышала их. Когда она вновь заговорила, ее голос потеплел на несколько градусов.
— Рэйчел, я понимаю, как ты расстроена, и мне ужасно жаль, что я не могу предложить тебе утешения. Но ты знаешь почему...
— Да, мама. Знаю.
— Пойду разбужу твоего отца. Сегодня четверг, если помнишь.
Рэйчел помнила. По четвергам продуктовый магазин Зака Митчелла, в котором отец проработал тридцать шесть лет в мясном отделе, оставался открытым до позднего вечера. Поскольку отец должен был находиться в магазине до девяти вечера, ему предоставлялся продленный обеденный перерыв, и эти лишние полчаса он, по обыкновению, спал.
— Зайчонок, мне очень жаль, — сказал отец, взяв трубку, и, услышав его голос, она не выдержала и разрыдалась.