Читать интересную книгу Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри - Джек Лондон

Но что знает публика!

— Поразительные вещи достигаются добротой, — заявил один господин, совмещавший в своем лице функции банкира и церковного старосты. — Добротой можно внушить человеческие чувства и животным. Кошка и крыса были врагами с сотворения мира. Но сегодня мы видели их дружно участвующими в общей игре, причем кошки не проявляли никакой враждебности по отношению к крысам, а крысы, по-видимому, ничуть не боялись кошек. Человеческое сердце! Какое мощное орудие — доброта в руках человека!

— Лев и ягненок! — сказал другой. — Мы знаем, что в золотом веке лев и ягненок будут пастись вместе и мирно лежать бок о бок, дорогая, подумайте только, бок о бок! Человек этот предвосхитил золотой век. Кошки и крысы! Над этим стоит подумать. Какое убедительное доказательство власти доброты! Я позабочусь, чтобы достать нашим детям, нашим ангелочкам, каких-нибудь домашних животных. Пусть они с малолетства приучаются быть добрыми с собакой и кошкой, даже с крысой и с хорошенькой конопляночкой в клетке.

— Но, — сказала его дражайшая половина, — помнишь слова Блэйка:

Птичка крохотная в клеткеОгорчает небеса.

— Дорогая, но ведь мы же будем добры с ней. Я немедленно прикажу доставить нам несколько кроликов и одну или, лучше, парочку канареек. Какой породы собаку ты предпочла бы достать для наших бесценных крошек, душечка?

И его «душечка» поглядела на него, невозмутимо самодовольного в сознании своей доброты, и увидела себя — молоденькую сельскую учительницу, поклонявшуюся Элле Уилер Уилкокс и лорду Байрону и мечтавшую написать «Поэмы страсти»; она приехала в Топика-Таун и была поймана в сети брака этим положительным, почтенным деловым человеком, наслаждавшимся зрелищем кошек и крыс, ползущих в дружном единении по канату, и пребывавшем в блаженном неведении, что она и была той крохотной птичкой, чье пленение и клетка огорчают небеса.

— Крысы совсем дохлые, — говорила мисс Мерл Мерриуэзер, — но посмотрите, что он проделывает с кошками. Я наверное знаю, что у него за последние две недели подохли три кошки. Они совсем простой породы, но все же они ведь живые существа. Он их губит этим дурацким «боксом».

Номер Дэкворта, пользовавшийся у публики большой популярностью, неизменно оканчивался боксом кошек. Две кошки с надетыми на их лапки перчатками для бокса ставились на стол. Понятно, что кошки, выступавшие вместе с крысами, на эти роли не годились. Боролись лишь кошки, недавно попавшие к Дэкворту и не потерявшие еще темперамента и силы. Их выпускали до тех пор, пока они окончательно не теряли кошачьего образа и подобия или же не подыхали от болезней и истощения. Публике казалась невероятно забавной эта карикатура на человека. Но кошкам было далеко не забавно. Предварительно их натравляли друг на друга и, только раздразнив их вовсю, приносили на сцену. В ударах чувствовалась злоба, бешенство и страх. Перчатки скоро слетали с лапок, и кошки царапались и кусались так, что шерсть клочьями летела во все стороны. Публика принимала этот конец как нечто неожиданное, и занавес под смех и аплодисменты поднимался и открывал Дэкворта и одного из служителей, застигнутых якобы врасплох за разниманием дерущихся кошек.

Но при постоянной борьбе царапины и раны не заживали, засорялись, и вся кожа кошки покрывалась болячками. Некоторые кошки подыхали, а других, истощенных до такой степени, что не могли напасть на крысу, посылали исполнять номер на канате с опоенными, полудохлыми крысами, не имевшими сил убежать от них. И мисс Мерл Мерриуэзер была права: тупоголовая публика аплодировала «Дрессированным кошкам и крысам Дэкворта», как назидательному зрелищу.

Большой шимпанзе, выступавший в одном театре с Майклом, не переносил, когда его одевали. Подобно лошадям, не позволяющим надеть на себя узду, но не замечающим ее, когда она надета, шимпанзе выбивался из одевавших его рук. Одетый, он спокойно выходил на сцену и проделывал свой номер. Все затруднение состояло в одевании. Хозяин шимпанзе и два служителя привязывали его к вбитому в стену кольцу и, одевая, держали крепко за горло — все это приходилось проделывать, несмотря на то что хозяин давно выбил ему передние зубы.

Майкл чувствовал все эти жестокости, не зная о них. И он принимал их и считал в порядке вещей, как принимал дневной свет и ночную тьму, леденящий холод унылых, не защищенных от ветра платформ, таинственную страну Иного, знакомую ему по мечтаниям и снам, и столь же таинственное небытие, поглотившее плантации Мериндж, корабли, океаны, людей и баталера.

Глава XXXIII

Два года Майкл пел по городам Соединенных Штатов, прославляя себя и обогащая Гендерсона. Они никогда не оставались без ангажемента. Успех Майкла был так велик, что Гендерсон отказывался от лестных предложений выступать по другую сторону океана, в Европе. Для Майкла каникулы наступили, когда Гендерсон заболел тифом в Чикаго.

Каникулы продолжались три месяца, и Майкл, в качестве пленника, пользующегося хорошим уходом, провел их в школе дрессировки Мулькачи. Мулькачи, один из лучших учеников Коллинза, подражая своему учителю, открыл школу дрессировки в Чикаго и вел дело, руководствуясь теми же принципами чистоты, гигиены и научно обоснованной жестокости. Майкла отлично кормили и содержали в идеальной чистоте; но, одинокий пленник, он в своей клетке ощущал вокруг себя атмосферу страданий и ужаса животных, терзаемых на потеху человека.

Мулькачи постоянно повторял афоризмы собственного сочинения. Самые характерные из них:

«Поверьте мне, вы ничего не поделаете с животным, если не можете причинить ему боли. Боль — это единственный учитель».

«Метелкой для стирания пыли вы не сломите упрямства. Чем толще череп — тем толще палка».

«Звери всегда сумеют переубедить вас. Первым делом выбейте из них дух противоречия».

«Сердечные узы между дрессировщиками и животными? Оставь эти штуки для газетных репортеров, сынок. Единственные сердечные узы, какие я признаю, — это крепкая палка, да еще с железным наконечником!»

«Конечно, вы можете приучить их есть из ваших рук. Но вся штука в том, чтобы они не отхватили вам руки. Холостой заряд прямо в нос — вот лучшее средство!»

Бывали дни, когда весь воздух содрогался рычанием и дикими воплями, возбуждая и удручая всех животных в клетках. Мулькачи недаром хвалился, что сумеет выбить дурь из любого животного, поэтому самые упрямые и неукротимые звери доставлялись именно ему. Считалось, что для него безнадежных случаев не существовало — бесстрашный, безжалостный и ловкий, он с честью поддерживал эту репутацию. Он не отступал ни перед чем, и когда окончательно отказывался от животного Мулькачи, это было окончательным приговором. Тогда для животного оставалась лишь клетка, и оно в одиночном заключении заканчивало свои дни, бродило из угла в угол, ненавидя мир человека и изливая свою горечь и ненависть громким рычанием, заставляющим зрителей, к их великому удовольствию, содрогаться от страха.

За три месяца пребывания Майкла у Мулькачи два случая особенно выделились своей жестокостью. Повседневная жизнь шла своим ходом, и часы дрессировки каждый день являлись часами пыток, школа оглашалась воплями дрессируемых медведей, львов, тигров или слонов, истязаемых при обучении игре на барабане и стоянию на задних лапах. Но оба эти случая выделялись даже на этом фоне и удручающе подействовали на остальных животных. Так должен себя чувствовать человек, попавший в преддверие преисподней, слушая вопли своих сотоварищей, с которых сдирают живьем кожу.

Первый случай произошел с большим индийским тигром. Рожденный в девственных лесах, он вырос на свободе, а его доблесть и сила поставили его господином над всеми живыми существами, включая его собратьев-тигров, но в конце концов он попал в западню человека. Из западни в тесной клетке, то на спине слона, то поездом, то пароходом, он проехал континент, пока не очутился у Мулькачи. Покупатели смотрели его, но купить не решался ни один. Но Мулькачи был непоколебим. Его горячая кровь вскипала при взгляде на эту великолепную полосатую кошку. Все звериное в нем вызывало его на поединок за превосходство. Две недели сплошного ада для тигра — и он был укрощен.

Бен-Болт назвали его люди, и Бен-Болт появился у Мулькачи, неукротимый и непримиримый, хотя почти парализованный восьминедельным путешествием в тесной клетке, стеснявшей все его движения. Мулькачи следовало бы сразу приступить к его укрощению, но он упустил две недели, справляя свой медовый месяц. За это время Бен-Болт в просторной железной клетке с цементным полом оправился от пути и вернул мускулам былую силу и гибкость. А ненависть к двуногим, ничтожным по сравнению с ним существам, хитростью и обманом завлекшим его в клетку, только возросла.