Читать интересную книгу Симеон Гордый - Дмитрий Балашов

Разгром был страшен. Сотни и сотни подвижных тел пятнали истоптанный снег. И пели победно рожки, и, пестрея на солнце штандартами, блистая железом, рыцари рубили ползущих по снегу раненых и умирающих людей.

Он так и не понял, в какой миг залитый своей и чужою кровью, худой и высокий Кейстут на раненом шатающемся коне оказался рядом. За ним словно тени, спотыкаясь, ехали, как и он залитые кровью, пять человек – все, что осталось от дружины Кейстута. И все же он совершил невозможное, трижды пробившись сквозь рыцарский строй. Ольгерд обнял брата.

– Где Наримунт? – хрипло спросил Кейстут. Ольгерд ответил, махнувши рукою:

– Там!

На лбу Кейстута вздулись свирепые жилы, лицо перекосило гневом. Залитый кровью, с горящими глазами на бледном лице, точно дух войны, он был страшен в сей миг.

– И ты не пошел его выручать?!

– Кого?! – крикнул Ольгерд, ярея. – Взгляни! Нам теперь лишь бы отступить в порядке! Не то немцы возьмут Вильну!

– Их мало… – устало ответил Кейстут. – Никуда они не пойдут дальше этого поля! Гляди! Добивают раненых! И это – рыцари! – с яростью выкрикнул он. – Псы!

– Мы для них – лесные звери! – мрачно подтвердил Ольгерд. – На литвинов охотятся, словно на волков и медведей! Возьми моего запасного коня, Кейстут! Ты еще можешь держаться в седле?

Кейстут кивнул:

– Да! Пока не умру!

– Тогда выводи смольнян и волынян. Любарт не простит нам гибели всех своих воинов… За тем лесом – сбор!

Вдалеке победоносно пели немецкие трубы. Бой затихал. Рыцари спешивались, одирая доспехи и платье с убитых. Оставшиеся в живых русичи и литвины поспешно отходили к опушке леса. Раненые ползли, зарывались в снег. Долежать бы до ночи! Увидят – зарубят без милости. Раненых редко щадили в этой войне!

Магистр Генрих Дусемер торжествовал. Первая внушительная победа после того позорного похода трехлетней давности, когда цвет рыцарства, все орденское войско вместе с союзными отрядами высоких гостей, приехавших к ратной потехе – два короля: Иоанн Чешский и Людовик Венгерский, моравский, герцог, Карл Люксембургский, бургундский герцог и герцог Бурбон, графы Голландии, Нюрнберга и Шварцбурга с дружинами, сколько собралось рыцарей, стягов, гербов, сколько гордой ратной силы! – всё это огромное войско, обманутое литвинами, десять дней бродило в пустынных лесах, в то время как полки Ольгерда пустошили Ливонию! Голодные, мокрые (началась распутица), на измотанных конях воротились рыцари, не застав ни единого язычника… Старый магистр, Людольф Кёниг, был тогда снят, обвинен в легкомыслии, в измене, признан умопомешанным и заключен под стражу в Энгельсберг… Заколебалась честь Ордена, заколебалось будущее его! И он, Генрих Дусемер, должен был спасти любыми средствами потерянную рыцарскую честь Ливонии. Любыми!

«Об этой битве… Об этой великой победе, – поправил он сам себя, – следует повестить по всему миру!»

Он шагом ехал по полю битвы, озирая горы трупов. Сколько тут их? Сотни? Быть может, даже тысячи? Навстречу гнали нестройную толпу обезоруженных, израненных пленных. Магистр остановился, считая. Поднял руку в железной перчатке, приказал:

– Этих – к тем!

Тотчас толпу пленных окружили конные рыцари и начали рубить безоружных, точно мечущееся, загнанное зверье. С хриплыми выдохами вздымались и падали мечи, круг все сужался и сужался, стихали режущие уши крики избиваемых… Все!

К нему подъезжали, поздравляли с победой.

– Сколько их? – спросил он, кивая в сторону кровавого поля.

– Да… Тысячи полторы… А то и все две! – неуверенно произнес кто-то.

– Все четыре! – выкрикнул рыцарь Дитмар.

Подъезжали командиры отрядов, счет убитых литвинов множился, рос на глазах.

– Повестить всем! Пало шесть тысяч язычников! – громко приказал Дусемер. – Гонца в Ригу! Гонцов к королю! Мы победили!

– Шести тысяч никак не будет! – тихо сказал, подъехавши вплотную к магистру, Иоганн Штакельберг. Генрих Дусемер покосился на старого воина, ответил негромко:

– Молчи! Ордену нужны пополнения. Громкая победа привлечет к нам рыцарей со всей Европы! И так слишком много тягостных неудач в этой войне! Сегодняшний бой тоже дался не даром!

Возвысив голос, он обернул лицо к соратникам:

– Приказываю перебить всех оставшихся пленных и отходить!

«Ночью, – подумал он про себя, – Ольгерд с Кейстутом могут захотеть сквитаться за дневной разгром!»

Призывно трубили рожки. Победители, торопливо вьюча добычу, вскакивали на коней, ровняли ряды. Внезапность! Вот что решило дело. Ольгерд не ожидал, что рыцари выступят так рано. Внезапность и недолгие сборы. Всего восемьсот рыцарей (с кнехтами и оруженосцами до трех тысяч людей) отправились в этот поход. Теперь можно будет хоть на несколько месяцев отдохнуть от литовских набегов, а тою порой укрепить дороги и порубежные крепости. Генрих Дусемер отлично понимал, невзирая на днешний успех, что война с Литвою, в лучшем случае, затянется на много лет…

И еще одно знал новый магистр. Что не так важна сама победа, как победный шум вокруг нее. Завтра ко всем государям Европы поскачут вестники победы, и цифра убитых литвинов будет все расти и расти: шесть, десять, восемнадцать, двадцать, и наконец, сорок тысяч человек, и в нее поверят (и даже в русские летописи она попадет!), и новые искатели легкой и славной наживы устремят изо всех немецких земель в ряды Ордена, чтобы вновь и вновь пытаться завоевать, истребить, выжечь эту упрямую землю, не поддающуюся никаким завоеваниям. И будут гореть литовские хутора, и будут гореть на кострах захваченные в плен рыцари – в честь огненосных литовских богов, и Ольгерд, темнее ночи воротившийся в Вильну, в неизрасходованной ярости воздвигнет гонение на христиан (запоздалыми казнями создав новых мучеников во славу Христа), позабывши, что едва ли не все его воины – крещеные православные русичи.

Заметим, что Кейстут, всю жизнь свято хранивший языческую веру предков, никогда не унизил себя до подобных гонений, хотя и военною силою и обманом всегда отклонял, отводил, отражал все попытки обратить себя в католичество.

Ольгерду предстояла долгая жизнь и завидная судьба. Он будет идти от победы к победе, завоюет Подолию, подчинит Киев и почти всю северную Русь, создаст великое русско-литовское государство от моря и до моря, не потерпевши больше за всю жизнь ни одного серьезного поражения…

Так почему все-таки не состоялась Великая Литва? Почему, едва ли не сразу вслед за смертью Ольгерда, начал рассыпаться этот колосс, без бою захваченный Польшей, у которой потом Русь в течение нескольких столетий последовательно отвоевывала, возвращая себе назад, захваченные некогда Гедимином, Ольгердом и Витовтом русские земли?

Что произошло с Литвою, где была допущена роковая ошибка, не давшая ей укрепиться в столетиях, и в чем?

А что ошибка была допущена, и допущена именно Ольгердом, слишком ясно видится нам теперь.

После своих, достаточно кратких впрочем, гонений на православие Ольгерд начал долгую прю за митрополичий престол. Казалось бы, Ольгерд точно так хитрил с цареградскою патриархией, как и Кейстут с римским престолом, все обещая принять православие, да так и не приняв его в конце концов…

Да! Но католичество шло с Запада, вместе с завоеванием страны, и принявший его Ягайло тем самым враз погубил Литву, поскольку православие было верою трех четвертей населения Великого княжества литовского. Тут нельзя было хитрить, как хитрил всю жизнь Ольгерд, тут надо было твердо свершить этот шаг, и тогда, возможно, вся история Восточной Европы пошла бы совершенно иначе. Ведь новый греческий митрополит Киприан поначалу устремился в Литву!

…Пошла бы иначе, и можно сказать, что Ольгерд, идучи от успеха к успеху всю жизнь и безмерно расширив свое государство, погубил его будущее в тот миг, когда в ярости от разгрома на Страве кинулся в Вильну мстить ни в чем не повинным защитникам греческого православия.

Он был холоден, Ольгерд! Религия для него была только политикой, и потому он и не узрел, не почуял глубокой, до прямого противоположения, разноты самих сущностей тогдашних православия и католицизма. Будучи хладным политиком, Ольгерд споткнулся именно здесь. И именно с этого часа все грядущие успехи Литвы повисли в воздухе и стали иллюзорными.

Именно здесь и теперь, при князе Симеоне, духовно победила Владимирская Русь, хотя до полной политической победы над Литвою и Польшей, перенявшей наследство литовских князей, понадобились еще целые столетия.

Глава 86

Семен никогда никому не признавался в своей нерешительности. Это была не трусость, а нечто иное. Встречая сопротивление, он обнаруживал в себе подчас неистовую энергию и силу – так было, когда он одолевал братьев-князей, когда, сломив сопротивление Новгорода, брал черный бор и выкуп с Торжка. Так было не раз, так было и ныне, пока возникали все новые и новые преграды… Но вот все преграды обрушены, и Мария Александровна, живая и во плоти и уже обвенчанная с ним в княжеской домовой церкви в присутствии великих бояр, своих и тверских, сидит рядом с ним за свадебным столом, и впереди ночь, и он отчаянно трусит, и уже почти хочет, чтобы все было так, как допрежь: чтобы мучения, и мечты, и недостижимая любовь где-то там, за лесами, за реками, чтобы вечно ждать и не дождаться ее никогда, вечно хотеть, вечно представлять ее себе и беседовать с тою, с призрачной. Он скашивает глаза, видит все пятнышки, все родинки на коже, мелкие бисеринки пота на ее челе, и не верит, что это она, и боится грядущей ночи, и почти с отчаянием думает о том, что ежели она его возненавидит и согласилась на брак неволею (все-таки он великий владимирский князь!), то это для него – смерть, конец всему, и мечтам, и надеждам тоже.