Читать интересную книгу Тарантелла - Борис Фальков

Приезжий оценивает все её действия... Нет, не понять - как, с какой стороны. Его физиономия погружена в густую ночную тень, внесенную с площади сюда под полями шляпы. По крайней мере, он хотя бы не отворачивается. Это вселяет надежды. Или наоборот, отнимает последнюю из них.

- Я был в комиссариате. Там никого нет. Почему? А в церкви... оглядывается приезжий, - там сказали, она тут.

Padre подтверждает эти слова кивком.

- Что вы говорите? Так это... она? - преувеличенно таращит глаза Адамо, тыча пальцем в её колено. Ему должно быть неловко за свою неумную шутку.

- Обложил, как зверя! - пищит она, толкая его бедро обеими руками. Зажатый в одной из них зонтик цепляется кончиком за столешницу и его ручка добавляет к двойному - третий удар, по ягодичной мышце Адамо, снизу вверх. Его нога послушно подпрыгивает.

Приезжий протягивает руку через столешницу, пытаясь перехватить зонтик, чтобы предупредить последующие удары. Но она вовсе не собирается отдавать за так своё последнее упование и отбивается от нападения, хлеща тем же оружием по руке - но не приезжего, а Адамо. Будто приезжий лишён рук, будто он лишь направляющий, вдохновляющий руку Адамо, и все другие руки, дух. Ошеломив врага ударом, она не теряет зря времени: на четвереньках пробегает мимо его ног и выскакивает из тупика, в который её загнали совместными действиями все, включая её саму. Рубаха её скомкана и задрана до поясничных позвонков, мясо ягодиц трепещет, это видно всем. Достигнув лестницы, она принимает вертикальное положение и взбегает на её верх, хотя никто не гонится за ней. Но никто ведь и не останавливает её на этот раз, не подаёт команду: стоп.

- Второй выход в гостинице есть? - вместо всего этого интересуется приезжий.

- Нет, - охотно удовлетворяет его интерес padre.

Выхода нет и у неё. И она покорно возвращается сама, дрожа и приостанавливаясь на каждой ступеньке, чтобы как следует выплясать её. Одни ступеньки потрескивают, другие кряхтят.

- Выгнал... бедную... Лючию голой, - напевает она согласно этому сопровождению: скрипит. - Последнюю рубашку отнял, расист. Чтобы подавать заезжим шлюхам знаки... гостеприимства. Чтоб они охотней щупались. А товарец-то гнилой... пощупала - он и развалился.

Спрыгнув с лестницы, она сразу надрывает рубаху на груди. Ничего нет легче, чем проделать это, так она истончена временем. Разбухшие куски выменного мяса сейчас же вываливаются наружу, открывая всем свои расплывшиеся, чёрные, усеянные белыми пузырьками околососцовые кружки.

- Какое, к дьяволу, гостеприимство! - протестующе кричит Адамо, но не ей, а приезжему. - Эта рубаха случайно попала в стираное бельё. А ей не надо было совать нос, куда не следует. Скажите ей это. Скажите ей, если не нравится рвать незачем, можно просто снять.

- Чтобы выгнать и меня на площадь голой!

Она надрывает рубаху слева, подмышкой, и заодно справа. Движение руки cлева направо раскачивает её всю, но мясо раскачивается отдельно. У него инерция побольше и траектория качания длинней, чем у скелета, на который оно натянуто. Поддаваемая этой дополнительной инерцией, она вся перелетает с ноги на ногу. Очевидно, её перебрасывает не только через видимые, но и через никем не видимые преграды, иначе - зачем все эти прыжки на пустом месте?

- Не надо меня выгонять, я сама уйду... - просит она. Голос её льстивый, лукавый, провинившейся девочки. - Лучше все они, чем ты!

Само собой разумеется, вместо того, чтобы выполнить обещанное, она опять припадает на четвереньки и, пробежав мимо ног Адамо, снова забивается в свой тупик. И снова накрывает ладонями темя, сжимает локтями щёки. Снова дрожит.

- Я тут, вброшена во тьму из тьмы, - доносится из кромешного тупика обольстительный голос. Его не задавить в источнике, он сам кого угодно задавит. Даже сделанная из дерева конторка не может устоять перед его обольстительностью, резонирует и послушно усиливает его. Успешно сопротивляться ему могут лишь сделанные из железа сердца.

ТРЕТЬЯ ЭКСПОЗИЦИЯ

- Она очень больна, - прислушивается к этому голосу приезжий. - И этот приступ очень тяжёл, как никогда. Иначе б она сказала, как обычно - прямо, без этих... Не во тьму из тьмы, а из Мюнхена в Сан Фуриа. Я её знаю. Все приступы меняют её, но не так, как этот. Столкнулся бы я сейчас с ней на улице, может быть, и не узнал бы. Извините, сказал бы, и протиснулся мимо. И пошёл бы дальше. А если бы мне дали один только этот голос - точно не узнал бы.

- Конечно, ведь мы слышим голос сатаны, - уважительно объясняет padre. Наверное, из того же уважения он за это время ни на шаг не приблизился к конторке. - Он всегда так изъясняется, метафорами, чтоб его не сразу узнали. Но я-то его всегда узнаю. Не состоит ли она в соответствующей секте? По слухам, их там у вас... на севере полно? Я так и думал, меня не проведёшь, особенно в воскресенье. По воскресеньям я особенно настороже, в этот день сатана появляется охотней. Вернее - в ночь, с субботы на воскресенье. Хотя, это всё равно... В его руках и день преображается в ночь.

- Это не метафора, - возражает Адамо. - Не косвенное, а прямое описание процесса периодического вбрасывания в полость тела яйцеклетки. Называется овуляция. Сначала половая клетка находится в граафовом пузырьке: род тигля, в котором происходит её вызревание. Когда яйцо созревает достаточно, стенка выпятившегося над поверхностью яичника фоликула лопается. Током жидкости, которая находилась в пузырьке, яйцо выносится в брюшную полость. Потом в маточную трубу и в матку. Это происходит каждый лунный месяц, а не каждое воскресенье. Вам надо читать хотя бы изредка газеты, padre... Или смотреть телевизор. Вы б знали тогда, что в этот период и матка, и молочные железы, весь организм сам по себе претерпевает изменения. Не причём тут сатанизм, дело как раз Божье: подготовка к беременности. Может, вся её болезнь патологически протекающая подготовка к беременности? Тогда не делайте из неё трагедии... вы оба.

- Я-я-яйцеклетка! - пищит у его ног под конторкой. - Для тебя, конечно, эта непрерывная овуляция только комедия, козёл. Тебе это просто смешно! Что ж, посмешу тебя ещё.

- Она у вас физиолог, я знаю. А специализация, вероятно, оргазмология? осведомляется Адамо. - По слухам, у вас там... на севере уже есть такая профессия.

- Не знаю, Божье ли это дело, бесплодная подготовка к беременности, возражает padre, краснея. - Не знаю, что там сказано в газетах, а в Библии... Там сказано: размножайтесь. И ещё сказано, и это только выглядит противоречиво, что в период подготовки женщине в церковь ходить нельзя, а мужчине нельзя к ней прикасаться. Точно так, как к самому мужчине, если у него что-то не в порядке с ятрами.

- Слыхaл, слыхал про обоснования вашего celibato, - парирует Адамо. - А ещё я слыхал, что вы успешно разрешили это противоречие, что у вас есть дочка, и вы её держите подальше отсюда... на западе. Я слухам верю, у них твёрдая почва под ногами. Они рождаются там же, где и всё рождается, включая все ваши обоснования. Вы-то, padre, не станете утверждать, что в нашем мире есть и другие места рождения?

- Есть, есть! - доносится из-под конторки. - Они не только на твоих занюханных небесах, козлик, а и тут, в пещерах земли.

Все её усилия напрасны, эти козлы продолжают свою дискуссию, совершенно позабыв про её причину. У них совсем другие мотивы, не имеющие ни малейшего отношения ко всем высказываемым причинам. И потому этот потешный научный семинар так не смешон, а квартет так согласован. Все попытки рассмешить его участников и расстроить ансамбль бесполезны. Все усилия вмешаться в него, помешать ему, бесплодны. Они только поддают дискуссии жару, и это понятно: противоестественная сцена в гудящих недрах пещи огненной, эта намеренно раздуваемая в совершеннейшей из них, холле гостиницы, дискуcсия окончательное усилие в общем насилии над ней, забившейся в конуру жалкой собачонкой с ободранной шкуркой. Разоблачённой куколкой, тождественной своему имаго, достаточно созревшей лярвой, приготовленной к такому насилию вполне.

- Нет, она филолог, и это не протекание беременности, - возражает приезжий с небольшим опозданием. Но вообще-то его речь успешно налаживается, он уже может произносить фразы и посложней тех, с каких начинал. - Её болезнь с детства, когда ещё нельзя быть беременной. Врачи называли её не овуляцией, а манией побега. Она несколько раз сбегала из дому без причин.

- Неужто без причин? - вежливо интересуется Адамо. - Значит, она и вправду работает в университете.

- Теперь уже нет, ушла по болезни. А раньше работала, это правда. Ведь тогда она отсутствовала недолго и возвращалась домой сама, так что это не мешало работе. А потом болезнь развилась сама по себе, так что сама болезнь стала причиной своего развития, в других и нужды не было. И её длительное отсутствие стало заметно всем, и все узнали, что её иногда разыскивают... Вы подумайте сами, если б дома были причины сбегать - то зачем туда возвращаться? Из Германии, например, бежит тридцать тысяч в год. И те, у кого есть дома причины, домой не возвращаются. Их уже не сыскать, да их и не разыскивают. А среди них не только молодые, но и старики. Живёт человек полвека, как все: семья... работа... И вдруг, когда никто не ожидает...