Читать интересную книгу Скатерть английской королевы - Михаил Борисович Бару

пишет о котлетах, которые, по его словам, изобрел крепостной повар графа Строганова и которые до самой революции подавали в Московском купеческом клубе под фирменным названием «котлеты по-михайловски». Бешеной пользовались популярностью. От этих котлет, как утверждает краевед, и пошли киевские котлеты, которые к Киеву никакого отношения не имеют. Ну написал бы, что не имеют и остановился, но Юрий Васильевич продолжает: «Подавая котлеты, приготовленные по михайловской технологии, правительственной делегации во главе с Хрущевым в 1948 году, повара киевского ресторана назвали их „котлетами по-киевски“… Эти добрые и не совсем добрые хлопцы с Украины потихонечку, как сегодня наш российский газ, – приворовывали еще и вкусное». Стал я сомневаться в том, что киевские котлеты имеют рязанское происхождение. Стал искать и нашел не у кого-нибудь, а у Вильяма Похлебкина вот такую цитату: «Единственным реликтом, „памятником“ и кулинарным достижением „новорусского“ ресторана остались в истории „ново-михайловские котлеты“, названные так по имени Михайловского дворца, расположенного поблизости». Понятное дело, что петербургские краеведы вряд ли прочтут книгу Бучнева и станут уличать автора в том, что он, мягко говоря, написал неправду, но ведь у этой книги был рецензент – профессор Акульшин, заведующий кафедрой отечественной истории Рязанского педагогического университета. И консультант был. Хоть и не доктор исторических наук, как Акульшин, но все же кандидат. Тоже не случайный прохожий, а заведующий кафедрой истории Рязанского института культуры по фамилии Чекурин. Юрия Васильевича Бучнева, увы, уже нет на этом свете. Ему даже не написать письмо, которое начинается с трех всем известных русских слов и одного восклицательного знака.

70

Городище называют Жокинским по названию села Жокино, которое ближе других сел к нему расположено.

71

Умели тогда писать челобитные – и «животы твои», и «у тебя в городе». Теперь написали бы «животы наши» и «у нас в городе» – и получили бы ничего не значащую отписку, а то и по шапке от тех разбойников, на которых жаловались. Вроде бы и разница лишь в местоимении, а результат от челобитных тогдашних и нынешних совершенно разный.

72

У сотника Панова был помощник – вятский посадский человек Путило Рязанцев, которому удалось избежать казни. В 1613 году Рязанцев был избран вятчанами делегатом на земский собор. Его подпись стояла под решением об избрании Михаила Романова на царство. В разных источниках о Путиле Рязанцеве сказано по-разному – то он житель Вятки, посланный князем Ухтомским вместе с Захаром Пановым организовывать оборону Котельнича, то котельничанин. Поскольку мы говорим о Котельниче, то пусть будет котельничанином. Тем более что он подписывал бумагу об избрании первого Романова на царство.

73

Рыба в те далекие времена в Вятке была. Ловили и стерлядь, и осетра, и белугу, а уж щук, судаков и окуней было бессчетно. Тут бы надо добавить, что теперь от былого разнообразия… ан нет. С тех пор как промышленность наша большей частью легла и не встает, рыбы в Вятке и Моломе стало куда больше, чем в советские времена. Местные жители мне рассказывали, что есть и стерлядь, и осетр, а уж щук, судаков и окуней… Сами-то они, конечно, ни стерлядей, ни осетров не ловят, поскольку запрещено, но видели, как другие рассказывали про третьих, что те наловили стерлядок… Кстати, о советских временах. В начале шестидесятых местная рыболовецкая артель выловила неводом белугу весом сто двадцать килограммов и длиной два с половиной метра. Не успели рыбаки… Ничего не успели. Кто-то куда-то сообщил, мгновенно нагрянула рыбинспекция, оштрафовала артель на тридцать рублей, белугу конфисковала и отдала на съедение в городской туберкулезный диспансер. Может, конечно, и не отдала, но в предании говорится о туберкулезном диспансере.

74

Почти четыреста лет прошло с тех пор. Насчет принадлежащих москвичам лугов и полей вокруг Котельнича ничего сказать не могу, а вот что касается заводов и фабрик… Для того чтобы это узнать, нет нужды устраивать специальный розыск. Достаточно лишь спросить аборигена, кому принадлежит… и он, даже не дослушав, с уверенностью ответит – все скупили москвичи. Такой же ответ вы получите, если спросите жителя Гороховца или Мурома, Галича или Кинешмы, Углича или… Да где угодно спросите. И нельзя сказать, что аборигены кругом ошибаются…

75

Что касается планировки, то она более всего похожа на планировку Нью-Йорка. Вытянутые вдоль Вятки улицы Котельнича пересекают поперечные. Продольные улицы местные жители называли по номерам – Первая, Вторая, Третья и Четвертая. В советское время этим котельническим авеню были даны, конечно, урицкие, свердловские, октябрьские и первомайские названия.

76

К концу восемнадцатого века население Котельнича выросло до тысячи человек. Мужчин, правда, было на полторы сотни меньше, чем женщин, зато среди них уже было полтора десятка купцов третьей гильдии с капиталом более тридцати тысяч рублей. Правда, молодых купцов, возрастом до тридцати лет, было всего трое. Все остальные куда старше. Всего в Котельниче проживало 237 семей. Конечно, каждую собаку в городе в то время было знать уже нельзя, но мучительно вспоминать, где ты ее видел, еще можно.

В Котельниче, коль скоро он стал уездным городом, открылись почтовая экспедиция и малое народное училище, в котором училось три десятка учеников. Не бог весть какое событие, но упомянуть о нем стоит, поскольку среди этих тридцати были три первые в Вятской губернии девочки – купеческая дочь Александра Глушкова, дочь чиновника Федосья Щепина и дочь мещанина Анна Глушкова. Какие они были… Была ли Александра непоседливой хохотушкой, Анна – тихой субтильной плаксой, а Федосья – полной, в перетяжках, жующей на уроках тайком от учителя пряник? Задавалась ли купеческая дочь или дочь чиновника ей не давала спуску? Дергали мальчики всех трех за косички или боялись? Кто им чинил перья? Вызывали ли их родителей в школу, если девочки плохо учились? Говорили ли их мужья потом, что толку от этого образования нет ровно никакого… Впрочем, может быть, какая-нибудь Федосья так и не вышла замуж. Не захотела идти за грубого и неотесанного стряпчего казенной палаты или заседателя уездного суда, у которого в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, шныряющими под ногами. Уж как ее родители ни уговаривали, как ни ругали и даже мало не поколотили, а она ни за что. Угрожала им утопиться в Вятке. Они и отступились. Как ни войдут к ней в комнату – она сидит и не вяжет чулки, не вышивает бисером кошелек, а только читает что-нибудь чувствительное вроде «Манон Леско» или «Бедной Лизы» и носом, распухшим от слез, шмыгает. Так всю жизнь в девках и просидела.