Читать интересную книгу Собрание сочинений (Том 5) - Вера Панова

- Вы ко мне? - спрашиваю.

- К вам.

- С ордером или без?

- Пока - без, - отвечает он с какой-то зловещей игривостью. - Но я вас попрошу проехать со мной, с вами хотят поговорить.

Входит мама. Я спрашиваю:

- А что мне взять с собой?

- Ничего, - отвечает он, - кроме паспорта.

За воротами, впрочем, ждет машина. Не знаю почему, я не пугаюсь. Не знаю почему, я все-таки верю этому Анисимову.

Мы приезжаем к тому дому, куда я ношу передачи Борису. Мимо часовых всходим наверх, и нас впускают в ту дверь, где окошечко для передач. Еще одна дверь, первая или вторая по коридору. За письменным столом человек в военном френче, благообразный. Анисимов нас знакомит:

- Вера Федоровна, жена Вахтина. А это товарищ Топильский, следователь по делу вашего мужа.

А я почему-то думала (кажется, Варюша Вартанова как-то сболтнула), будто дело Бориса и Вали Вартанова ведет тот очкарик Аппельбаум, который их арестовывал. Смотрю на это новое действующее лицо нашей трагедии. Топильский. Поляк? Украинец? Кажется, русский...

Приглашают сесть. Рассматриваю комнату, думая: "Все это видит и Бувочка, здесь его допрашивает этот человек": Впрочем, сейчас допрашивают меня. Прежде всего о том, кто у нас бывал в последние годы. Кто бывает у меня сейчас, не спрашивают - верно, знают... Я, как ни глупа, все же смекаю: только не впутывать новые имена. Называю тех, кто, как мне известно, уже арестован: Вартанова, Покотиловского. О том, что Третесский тоже уже арестован в Москве, я еще не знаю, но называю и его, так как понимаю, что их с Борисом дружбу скрывать невозможно.

Дальше следует вопрос:

- Как и в какой форме ваш муж высказывался при вас против советской власти?

Отвечаю, что никак, ни в какой форме, а сама думаю: "Эх, голубчики, небогато же у вас материала, если вы у меня о муже спрашиваете такие вещи!"

Но следуют вопросы:

- Известно ли вам, в какие годы ваш муж служил офицером в белой армии?

- Гражданин Топильский, - говорю я, - разберемся в этом деле с помощью арифметики. Мой муж родился в 1906 году. Сейчас ему 29 лет. Сколько же ему могло быть лет, когда он служил офицером в белой армии? И могло ли это быть вообще?

Молчание, потом ответ:

- Пожалуй, он действительно был несколько слишком молод, когда существовала белая армия.

Новый вопрос:

- Говорил ли при вас ваш муж, что Горький ошибался, считая, что талант воспитывается средой?

- При мне не говорил, - отвечаю, - а разве это преступление против советской власти, если бы он сказал такую вещь?

- Ну, - говорит умный следователь, - вам ведь известно, как высоко советская власть ценит заслуги Алексея Максимовича.

В общем, пустяшный был разговор. Я спросила, конечно зря, скоро ли кончится следствие по делу мужа Топильский ответил:

- Трудно сказать, справляйтесь в прокуратуре.

А мы с Варей и Симой только этим и занимались.

Под конец Топильский стал любезен. Дал мне свой служебный телефон, велел звонить и сказал, что, возможно, вскоре мне будет разрешено свидание с мужем.

И правда, довольно скоро он позвонил мне и сказал, что я могу повидаться с Борисом. Я помчалась в их адский дом и в самом деле увидела Бориса. Он был, конечно, несчастен предельно, но, к моему изумлению, довольно свеж и ничуть не похудел даже. Сказал, что видел протокол моего допроса, что я молодец и умница, зря только не сказала, что он не согласен с Горьким.

- Но я же не знала, - сказала я, - ты при мне этого в самом деле не говорил.

Потом рассказал, что его несколько раз пугали, что если он не сознается в своих преступлениях, то я тоже буду арестована. Сказал, что все мои передачи ему доставляются аккуратно и чтобы я не тратилась ни на какие излишества для него. Спросил о детях, я рассказала подробно. Спросил, написала или я его матери, и велел написать все как есть. Я сделала это в тот же день, и с тех пор мне стали помогать материально и свекровь моя Мария Петровна Колтовская, и тетка Бориса Елена Васильевна Аккерманова, жившая в Дербенте. Это было очень кстати, уж больно мне было трудно перебиваться, не имея никакого заработка.

Главной статьей моего дохода было 100 рублей, которые ежемесячно присылал мне на Наташу Арсений Старосельский. И через него же в жизни нашей семьи произошла новая очень большая перемена. Но об этом несколько погодя.

В середине лета опять вдруг позвонил мне следователь Топильский.

- Ваш муж сегодня уезжает в Москву, - сказал он. - Соберите быстренько все, что считаете нужным дать ему с собой, и приходите, я вам дам свидание.

Опять иду в тот дом, опять жду в какой-то комнате. Конвойный вводит Бориса. Он видит меня и пугается ужасно, до смертной бледности.

- Что это такое? - спрашивает он неживым голосом. - Свидание?

Я рассказываю о звонке Топильского.

- Плохо дело, - сказал Борис, - они здесь ничего не добились и переносят следствие в Москву.

- Авось либо и там не добьются, - сказала я, сама насмерть перепуганная его испугом.

- Добьются, - сказал он, - для того все и затеяно.

Время свидания истекло. Мы простились с тяжелым чувством.

Проводить его на вокзале Топильский мне не разрешил, да Борис и сам просил меня этого не делать, но Варя Вартанова как-то ухитрилась получить позволение проводить брата (его тоже в тот вечер отправляли в Москву, о чем я узнала, вернувшись домой и застав там всех моих товарок по несчастью).

На другой день Варя рассказала, что это был за отъезд: вагон с решетками на окнах, конвой на площадке и внутри вагона. Валя и Варя хотели перед отправкой поезда еще раз обменяться рукопожатием через открытое окно - их руки раздернули. Она рассказывала об этом, обливаясь слезами, и мы все плакали, глядя на нее.

Мы как-то поняли, что надеяться больше не на что, конец всему, я даже перестала писать мои бесконечные письма на высочайшие имена. Варюшиным занятием стало с тех пор звонить в Москву в прокуратуру, наводить справки. То же делала из Ленинграда Мария Петровна, мать Бориса. Ответ был всегда один и тот же: "Следствие продолжается".

Иногда Мария Петровна и Варя перезванивались между собой, чтобы обменяться этими однообразными сведениями.

Была середина лета, когда Мария Петровна сообщила, что следствие закончено и Борис вместе со своими однодельцами переведен с Лубянки в Бутырскую тюрьму. Был известен и приговор: коммунистам Вахтину и Третесскому, комсомольцам Вартанову и Покотиловскому - по десять лет Соловецкого концлагеря, беспартийному Яше В. - пять лет какого-то овцесовхоза в Сибири. И мы все позавидовали родным беспартийного Яши.

Мария Петровна имела свидание с Борисом в Бутырской тюрьме (через две решетки), и несколько раз переправляла ему туда богатые передачи. Потом я узнала, как распределялись там передачи. (Мне рассказал сам Борис при нашем свидании с ним в Кеми в сентябре 1936 года.)

Должна сказать, что довольно скоро от Бориса с Соловков пришло первое письмо. Он просил меня держаться стойко - ради ребят, даже утешал тем, что, мол, десять лет пройдут, и он вернется, и опять мы будем вместе. Подобные же письма получили Вартанова и Покотиловские. Меня Бувочкины утешения не утешали, я уже понимала, что нам никогда не вернут нашу жизнь, что все прошло и остается одно - храбриться сколько возможно и стараться все, что возможно, делать для детей.

Вскоре от свекрови Марии Петровны пришло письмо, еще раз изменившее мою жизнь. Она писала, что понимает, как мне трудно с тремя детьми, и предлагает следующее: она возьмет к себе Наташу и Борю и будет их растить, а самый маленький пусть останется у меня.

Мне было очень больно отрываться от двух старших детей, но я уже так устала, что решила следовать за своей судьбой и не отказываться от предложения свекрови. Постаралась, чтобы не ударить в грязь лицом, как можно лучше экипировать отъезжающих детишек, деньги на это ссудил мне все тот же Веня Жак, получивший в то время гонорар за сценарий для кино. Долг этот, по тому времени очень немалый, я смогла ему отдать лишь через много лет - кажется, в 1952 году.

Так или иначе, я снарядила Наташу и Борю как только могла лучше. Этот день запомнился мне навсегда не только проводами детишек, с которыми я прощалась и дома, и на вокзале, но и разразившимся в этот день ураганом.

Когда ушел поезд, унося их от меня, я вернулась домой к Юрику и маме. Вернулась и села читать у своего крохотного письменного столика у окна. За окном был бедный заднеулицынский сад, несколько десятков плодовых деревьев - абрикосовых и вишневых, невыразительные серые стволы, шевелящаяся листва. Читала я, читала и вдруг чувствую: что-то передо мной изменилось. Подняла глаза и вижу: перед окном сплошным занавесом висит ливень, ветер буквально срывает с деревцев их жидкие кроны, серые стволы по пояс в воде, словно они растут из озера. Я хотела побежать на улицу, посмотреть, что делается там, но мама умолила меня не ходить, она боялась... Только на другой день я вышла на улицу и увидела, что ларек, стоявший на углу, лежит на земле боком, провода оборваны, несколько деревьев сломано.