Теперь все тибетские кварталы были охвачены волнениями, и в течение ночи оказалось сожжено около двенадцати китайских лавок, владельцы которых высказывали отрицательное отношение к тибетцам. В то же самое время силы безопасности произвели массовые облавы, схватив сотни мужчин, женщин и детей.
Так как в городе было совсем мало граждан западных стран в то время, и среди них не имелось ни одного журналиста, крайне мало сообщений просочилось через цензуру, и только через несколько недель я узнал какие-то подробности. Тем временем сразу стало ясно, что эти последние волнения превзошли волнения предыдущей осени и по масштабам, и по жестокости подавления. В результате на две недели был введен комендантский час, и за это время состоялось две с половиной тысячи арестов а все тибетское население Лхасы держалось в страхе.
Опять-таки, меня не очень удивил этот взрыв отчаяния тибетского народа, но тем не менее я был глубоко поражен, когда услышал об ответном насилии со стороны Китая. Мировая общественность выражала возмущение, и во второй раз за последние шесть месяцев беспорядки в Тибете получили широкое освещение в международной прессе, несмотря на то, что было мало доступной информации. Тем временем официальная реакция Китая оставалась точно такой же, как и раньше: это внутреннее дело пекинского правительства, демонстрации — это работа горстки "реакционных раскольников", а я был назван опасным преступником. Далай-лама, заявили они, преднамеренно подстрекал к беспорядкам и засылал в Тибет агентов, чтобы организовать их. Этого следовало ожидать, хотя на сей раз китайцы открыто не обвиняли иностранцев в том, что они играли ведущую роль в тех и других беспорядках.
Я получил первые полные сведения о демонстрации во время Монлама от британского политика лорда Энналза, который прибыл в Лхасу менее чем через месяц. Цель лорда Энналза как лидера независимой делегации, санкционированной пекинским правительством, состояла в том, чтобы изучить положение дел с правами человека в Тибете. Как и другие члены его группы, он был шокирован, когда обнаружил, какие грубые проявления насилия продолжают совершаться против тибетского народа. Делегаты также получили неопровержимые доказательства последовавших после демонстраций пыток и жестокого обращения с заключенными, о которых они услышали во всех подробностях от многочисленных очевидцев. В докладе этой делегации, опубликованной организацией "Интернэйшнл Алерт", говорится о "кризисе, который требует быстрого и положительного разрешения".
В то время, когда эта комиссия была в Тибете, сам я находился в Британии, куда поехал по приглашению некоторых групп, интересующихся тибетским буддизмом. Во время пребывания там на меня произвел большое впечатление обнаруженный мною значительный и сочувственный интерес средств массовой информации к положению тибетского народа. Мне было также приятно получить приглашение выступить перед группой заинтересованных политиков в Европейском Парламенте позднее в том же 1988 году. Это совпало с призывом нескольких западных лидеров к Китаю начать переговоры со мной о будущем Тибета.
Полагая, что это приглашение дает благоприятную возможность вновь изложить Мирный план из пяти пунктов и, в частности, расширить его пятый компонент, я с благодарностью согласился. В речи, произнесенной в Страсбурге в июне 1988 года, я выразил свое мнение о том, что при соблюдении определенных условий Тибет мог бы существовать в объединении с Китайской Народной Республикой, причем ведение внешних отношений и ограниченная оборона оставалась бы в ведении Пекина — до тех пор, пока не состоится региональная мирная конференция, после чего весь Тибет будет признан зоной мира. Я также дал понять, что Тибетское правительство в изгнании готово вести переговоры с китайскими властями в любое время. Но я настаивал на том, что это только предложение, а всякое решение будет приниматься не мной, но тибетским народом.
Реакция Пекина опять была негативной. Моя речь подверглась осуждению, а Европейский Парламент резкой критике за то, что разрешил мне говорить. Однако осенью 1988 года произошел многообещающий поворот, и китайцы дали знать, что желают обсудить с Далай-ламой будущее Тибета. Впервые за все время они сделали вид, что хотят обсудить не просто статус Далай-ламы, но сам тибетский вопрос. Мне было предоставлено выбрать место встречи. Я немедленно назначил группу для ведения переговоров и предложил, чтобы обе стороны встретились в Женеве в январе 1989 года. Основанием для моего выбора послужило то, что я смог бы лично участвовать в переговорах, лишь только стало бы очевидным, что требуется мое присутствие.
К сожалению, согласившись на переговоры в принципе, китайцы начали выдвигать условия и возражения. Сначала они высказались за то, что Пекин как место встречи предпочтительнее; затем поставили условия, чтобы ни один иностранец не мог быть членом группы-участницы переговоров; после этого они сказали, что не смогут принять никаких членов Тибетского правительства в изгнании, потому что не признают его; и наконец сообщили, что не могут вести переговоры ни с кем, кто призывал к независимости Тибета. В конце концов же китайцы заявили, что будут беседовать только со мной. Все это вызвало большое разочарование. Публично заявляя о готовности к переговорам, они сделали по существу все возможное, чтобы переговоры никогда не начались. Хотя я вовсе не против того, чтобы лично вести переговоры с китайцами, просто было бы разумно провести сначала предварительные дискуссии с моими представителями. Так что хотя в конце концов и было дано согласие провести встречу в Женеве, в январе 1989 года не оказалось принято никаких определенных решений.
28 января 1989 года пришло известие о том, что умер Панчен-лама, совершая один из своих нечастых визитов в Тибет из Пекина, где он, собственно, жил. Ему было только пятьдесят три года, и я конечно же, испытывал глубокую печаль. Я понимал, что Тибет потерял истинного борца за свободу. Нельзя отрицать, что некоторые тибетцы видели в нем противоречивую фигуру. В самом деле, в начале 1950-х годов, когда он был еще совсем молод, у меня имелось подозрение, что встав на сторону китайцев, он думал использовать ситуацию для достижения своих целей. Но я полагаю, его патриотизм был неподдельным. И даже несмотря на то, что китайцы использовали его как марионетку после освобождения из тюрьмы в 1978 году, он продолжал сопротивляться им до самого конца. Как раз перед смертью он произнес речь, как сообщало агентство Синьхуа, которая содержала весьма критические замечания о "множестве ошибок", совершенных в Тибете китайскими властями. Это был его последний акт мужества.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});