Читать интересную книгу Светлое время ночи - Александр Зорич

– Но я не желаю никуда отсюда уезжать!

– Значит, мы сможем остаться в Варане! Хотите – будем жить в Пиннарине. Хотите – в Новом Ордосе! После пустой формальности в Совете Шестидесяти, после недели, которая уйдет на то, чтобы развести вас с вашим мужем, Лагха отпустит вас на все четыре стороны и мы с вами сможем…

– Вы только подумайте, какой пример я подам своим подданным! Сиятельная княгиня разводится! Как вам это понравится?! Шилол мимо вас! Эгин, вы только подумайте, какое влияние это окажет на нравственность жителей княжества!

– Да провались они в Хуммерову бездну, жители княжества! В Хуммерову бездну подданных! Из всех жителей княжества меня интересуют только вы и я. А подданным, между прочим, совершенно наплевать на ваш нравственный облик, как им наплевать и на мой. Им наплевать на вас, моя прекрасная Овель. Варанцев интересует только улов тунца и цены на гортело!

Овель обиженно поджала губы и отпрянула. Ее лицо приобрело гневливое выражение.

– А вот в этом вы ошибаетесь! Им не наплевать на меня! Они любят меня, свою княгиню, как дети любят мать!

В глазах Овель стояла стена.

– Но, Овель, даже если это так, какое это имеет значение по сравнению с нашим счастьем?

– Это имеет значение. Притом очень большое, – сказала Овель тоном, каким, верно, должна бы глаголить Мировая Справедливость. – Потому, что в жизни существуют не только удовольствия, но и долг.

– Но я же говорю вам не об удовольствиях, Овель! Я говорю вам о любви!

– Долг важнее любви! – отчеканила Овель и лицо ее стало бесстрастным и надмирным, как державные мужи на портретах в здании Совета Шестидесяти.

И тут на Эгина начало снисходить спасительное отрезвление. Он вдруг понял, как глупо выглядит в качестве застрельщика этого бесплодного спора. Спора, более походящего на игру, где он – водит с повязкой на глазах. Что он пытается ей доказать? На что пытается подбить? Но прежде чем отступиться, он предпринял последнюю попытку.

– Овель, вы больше не любите меня? – спросил Эгин, стараясь не выглядеть сентиментальным, но – предельно, лучше даже запредельно серьезным.

Глаза Овель возмущенно округлились, как если бы он спросил ее о чем-то неприличном. О том, как проходили у нее последние регулы, например.

– Я? Нет, отчего же, я люблю вас. Просто какое это имеет теперь значение, ведь есть долг. У меня есть долг перед народом, понимаете? Народ Варана любит меня. Я принадлежу ему, как он – мне. Народ Варана рассчитывает на мою помощь. Сейчас, в эти трудные времена, он нуждается во мне. Может быть, когда жизнь княжества снова потечет своим чередом…

Эгин кивнул. Разговор все больше начинал походить на списанный из «Ведомостей» Опоры Благонравия…

– Не обижайтесь на меня, Эгин, – Овель вроде как смягчилась и снова подступила к нему вплотную. – Вы должны меня понять. Вы должны набраться терпения. Настоящая любовь должна уметь прощать. Ведь я теперь не простая женщина.

– Конечно, конечно, моя госпожа.

– Дайте прочесть письмо Лагхи. Я хочу знать, что он пишет.

Эгин молча протянул ей письмо. Он был уверен, что теперь письмо ничего уже не изменит.

– Я прочту его на обратном пути, – Овель спрятала письмо в дивной работы поясной сарнод. В ее движениях снова появилась какая-то нервность, тревожность. «Даже положение Сиятельной княгини не добавило ей уверенности в себе», – вздохнул Эгин.

Овель нервно зашарила глазами по углам.

– Вы торопитесь?

– Мой милый Эгин, была бы счастлива сказать вам «нет». Но мой долг велит мне сказать «да». У моего обожаемого кузена, Анна окс Лассы, родился сын. И мой долг – прижать к груди милое дитя и моего славного кузена. Он такой милый! Анн – настоящий варанский дворянин!

«Где он был, этот обожаемый кузен, этот „настоящий варанский дворянин“, когда его дядя Хорт сношал его несовершеннолетнюю кузину Овель исс Тамай? Почему не заступился? Почему помалкивал? Где тогда было все его благородство? В сундуке полеживало?» – подумал Эгин в негодовании, но промолчал.

– Значит, вы уходите?

Овель кивнула. Как вдруг выражение ее лица снова изменилось – ему вернулись и нежность, и мечтательность.

– Не будьте таким злюкой, Эгин. Я же люблю вас! Лучше скажите, когда мы с вами встретимся снова.

– Ну, допустим, послезавтра, – бездумно сказал Эгин.

– Послезавтра я не могу. Я еду осматривать восстановленные верфи. Там готовят настоящий праздник. А без меня все это не будет выглядеть. Как огорчатся бедняжки моряки!

– Конечно, моя госпожа. В таком случае, может, после послезавтра?

Овель задумалась и подняла глаза в потолок, как будто что-то припоминая.

– После послезавтра я тоже не могу. Хотите, в следующее новолуние?

Эгин кивнул.

– Значит, так и сделаем – здесь же, в следующее новолуние, в это же время. Не дуйтесь. Не надо, миленький! Лучше поцелуйте меня на прощание!

Подарив Овель самую бескорыстную из всех известных истории соблазнений мужских улыбок, Эгин нагнал ее возле порога, заключил в объятия и поцеловал так проникновенно, так непредвзято и так жадно, словно это был последний поцелуй в его жизни. Когда их губы снова разделились, а это произошло нескоро, глаза Овель заволокла поволока желания.

– Шилол бы побрал этого кузена вместе с его младенцем! – смущенно хохотнула Овель, тяжело дыша. – Но мне правда надо идти. Если бы вы знали Эгин, как мне не хватает… вас.

– Не грустите, моя госпожа. Мы ведь совсем скоро увидимся снова, – соврал Эгин, закладывая беглую прядь за ухо Овель, как некогда, давным-давно, тысячу лет назад.

Он не стал провожать Овель до паланкина, предоставив эту честь Цонне окс Лану.

А когда Сиятельная княгиня уехала, точнее – отбыла, он вынул из сарнода массивный золотой браслет с рубинами, что был подарен ему Овель в тот день, когда они любили друг друга в комнате для тайных свиданий госпожи Стигелины.

Он повертел браслет, который прошел с ним через все земли Ре-Тара и Фальма, в своих подрагивающих еще пальцах, в последний раз наслаждаясь работой ювелира и подбором камней. Затем он простился с цветочником и вышел на улицу. Нищий дремал, сидя на том же месте. Правда, когда золотой браслет звякнул о край миски, он тут же проснулся.

– Ну ни хрена себе! Ну ни хрена себе! – повторял нищий, вращая браслет на пальце. – Вот так-то лучше, милостивый гиазир! Гораздо лучше! А еще говорили денег нет! Ни хрена себе! Удача на вашу голову! – заорал он в спину Эгина.

Эгин не обернулся – что ему до благодарностей? Он шел по Малой Сапожной улице по направлению к тому дому, который увидел, отводя взор от миски для подаяний. К тому дому, одно существование которого предсказало ему исход такой долгожданной встречи с Овель. Это именно его хладно-серая крыша, именно его запоминающееся, чуть горбатое крыльцо заставили Эгина похолодеть и почувствовать себя заблудившимся призраком. Ибо еще у дверей лавки цветочника он знал – судьба подсказывает ему: «Все кончено».

Он стоял перед зданием, что называлось домом Двух Акаций. «Сдается» – было написано на стене. Именно на этом крыльце, за этой дверью, он впервые увидел и полюбил Овель. Тогда она была вне закона. Тогда она была беглянкой, обманувшей собственного свихнувшегося от похоти дядю. А он – амбициозным младшим офицером Свода Равновесия.

«И этот дом тогда, как и сейчас, тоже сдавался, – вспомнил Эгин. – Значит, можно считать, что за эти годы мы с Овель просто прошли по Желтому Кольцу из начала в конец, который для кольца неотличим от начала. И, дойдя до начала, попрощались.»

Если б любовь

И впрямь была столь вечной

И столь всемогущей

Никто б не умирал

Никто б не плакал.

Так писал Сиятельный князь Шет окс Лагин, живший за шестьсот лет до Сиятельной княгини Овель.

ГЛАВА 24. ЗАПАХ ВРЕМЕНИ

«Всякое наше знание есть лишь припоминание не нами позабытого.»

Авелир1

Не дожидаясь, пока «Дыхание Запада» скроется из виду, Зверда круто развернула своего коня и уехала с пристани.

Конечно, она могла бы потоптаться у грязно-серой кромки прибоя еще немного, попозировать, ведь была уверена: и Лагха Коалара, и Эгин не могут оторвать от нее глаз.

Но на этот раз позировать ей было противно. Что-то в этом позерстве было непотребное.

Может, потому что грустное, с платочком стояние на берегу с видом на удаляющийся корабль несомненно являлось по ее баронским понятиям символом растоптанной, подчиненной женственности из варанского любовного романа. Вроде как она все еще любит, а он, уже разлюбивший, уезжает далеко за море, чтобы там заняться более насущными материями – деньгами, насилием, интриганством. То есть всем тем, что мужчины обобщают словом «дела». А она, хрупкая и беззащитная, тихо хнычет, одурманенная своими наивными брачными планами…

Такой вот, варанский тип женственности совсем не импонировал Зверде. Оно и понятно, ведь и женственность у нее была собственного, фальмского разлива. Да и ситуация не соответствовала. Эта, последняя война показала ей довольно доходчиво: ни Вэль-Вира, ни Лагха, ни Эгин не были теми мужчинами, ради которых она осталась бы на берегу дожидаться, пока «Дыхание Запада» не превратится в соринку на сетчатке глаза. «Если такие мужчины вообще существуют», – поправила себя Зверда.