Потешу детушек!
Суетился здесь и лодырь, который мечтал отыскать клад и жениться, а то даром был никому не нужен. Шапку он, видно, сшил на заказ — такую, что и три головы поместятся, и теперь, расталкивая всех, метнул её на самый большой огонь. Приподнял край, заглянул — а под шапкой коровья лепёшка.
— Да как это? — опешил он, заморгал глазами. Бросил шапку ещё — опять лепёшка. А уж как бросил в третий раз, шапка занялась зелёным огнём, да и сгорела. Одна опушка осталась.
Царь Борис хохотал, держась за живот. В суматохе, когда все тянули руки не глядя, он и сунул свою расшитую золотом, изукрашенную каменьями шапку одному из мужиков. Тот передал второму, третьему, и вот теперь самый последний из них стоял, с ужасом глядя то на шапку, то на царя, и не понимал, как же так вышло и не накажут ли их.
— Ну, добыл свой клад? — спросил царь, протягивая руку. — Шапку-то вороти!
И надел её, как ни в чём не бывало.
Скоро прислали карету, и всё царское семейство отбыло с остатками дружины. Мудрик — теперь уже, пожалуй, его годилось звать только Велимудром — упрашивал Ярогневу ехать с ними, но она отказалась. Тогда он сказал, что сам ещё их навестит.
Поблагодарил он и Василия за дружбу, и Марьяшу за доброту, и всех, кто встал на его защиту, не жалея себя.
С Чернавой у озера он говорил особенно долго, но о чём, того не узнал никто. Попрощавшись, вернулся к матери и отцу.
Они отбыли, а остальные долго смотрели им вслед. Потом и жители соседних сёл пошли домой по утреннему холодку, унося воспоминания, а кто и сокровища. Следы гуляний прибрали на скорую руку и почти весь день сладко спали.
Проснувшись и приведя себя в порядок, Василий осмотрел дом. Погладил старую дверь, которая всё заедала, провёл рукой по столу, за которым исписал гору бересты. Перебрал и саму бересту в ящике: много записей и рисунков. Что пригодилось, а что и нет.
Поправил соломенную постель, чтобы на лоскутном одеяле не осталось ни единой складочки. Взял с полки ключи от своей квартиры в Южном, позвенел ими. Ещё осмотрел дом — тесный, тёмный, а такой уже родной. Полешки он сам колол. Здесь отбивался от тени. И Марьяшу поцеловал в первый раз…
Василий задвинул деревянные створки на окнах и пошёл к Марьяше, позвал пройтись. Дорога до родничка показалась такой короткой, как будто какое-то волшебство сократило её втрое. Только вышли — и вот уже на месте, а здесь он наметил разговор. Непростой разговор.
— Мне пора, — сказал он виновато и заторопился продолжить, потому что глаза Марьяши наполнились слезами: — Подожди, послушай, я вернусь. Предупрежу своих, чтобы не волновались, соберу вещи и вернусь. Вот только…
Вот только имелась проблема, и Марьяша о ней знала.
— Как же ты вернёшься-то, Васенька? — прошептала она, не замечая слёз, что текли по щекам. — Ведь чудо тебя сюда привело, чудо да ворожба, и то Ярогнева два года ждала…
— Я понимаю, — сказал он с болью. — Может, она ещё поворожит. Может, ещё так совпадёт, чтобы горка, луна, ворона, облако… Я буду ждать.
Она ничего не смогла ответить, только заплакала. Он обнял её, и они долго стояли, не двигаясь с места.
— С другими не попрощаешься? — спросила Марьяша потом.
— Нет… Не смогу. Тяжело. Скажешь им, я вернусь, как смогу. Ну, что же…
Нужно было идти. И они пошли. И пока дошли до маленького дома между озером и лесом, Марьяша выплакала все глаза. Наверное, и не видела бы, куда ступать, если бы Василий её не вёл.
Там он её обнял и поцеловал в последний раз.
— Волка тебе оставляю, — сказал он. — Не плачь, я вернусь… Не плачь! Но если меня не будет, скажем, пять лет…
— Я дождусь! — пообещала Марьяша. — Хоть сколько придётся ждать, хоть и всю жизнь — дождусь! Другие мне не надобны…
Было невыносимо выпускать её из рук, но всё-таки он разомкнул объятия и вошёл в дом под понимающим взглядом бабки Ярогневы.
— Садись, — кивнула она на лавку, а когда он сел, дом вдруг затрясся, зашатался, просел одним углом, потом другим.
— Блин! Мы телепортируемся, что ли? — воскликнул Василий, ударившись локтем о стену.
— Избушка моя на ножки поднимается, — усмехнулась бабка. — Как поворотится, так к твоему миру передом и встанет. Ну, что же, вот и прибыли.
И она распахнула дверь.
За дверью был парк, площадка и горка.
— Подожди! — радостно сказал Василий. — А ты здесь постоять можешь? Я туда и обратно.
— Постоять! Нешто я тебе мужик с телегой? — хмыкнула бабка и добавила уже мягче: — Да и как выйдешь ты, двери за спиною уж не будет. Это путь в один конец.
Василий прикусил губу.
— А вот скажи честно, — попросил он. — Если уйду, я когда-нибудь ещё вернусь? Только правду. Смогу вернуться или нет?
Ярогнева покачала головой.
— Редко бывает, что мы судьбу так-то круто изменить можем. А уж дважды за одну жизнь — никогда.
Василий стукнул кулаком по столу, посмотрел на парк за дверью, нерешительно поднялся, опять сел, и вдруг его осенило.
— Телефон! — воскликнул он. — Он ещё у тебя в сундуке? Дай!
Он взял его дрожащими руками, включил — работает. Сети нет… Подошёл ближе к двери — есть!
Телефонная книга. Мама. Вызов идёт…
— Алло? — раздался в трубке знакомый голос. — Сын, ты время видел? У нас утро, мы собираемся в школу.
— Ма, подожди, это важно! Я… В общем, я еду работать в село, там сети не будет. Просто хотел сказать, чтобы ты не волновалась…
В трубке слышны были детские голоса. Его мать говорила кому-то в сторону, просила есть аккуратнее.
— Ма, ты слышишь? У меня батарея скоро сядет! Я уезжаю…
— Надолго? А квартира что, без присмотра останется? Можно её пока сдать, деньги лишними не будут. Ты не представляешь, сколько расходов с этими детьми…
— Мама…
— Зимняя одежда нужна, уже выросли из всего. Алекс занимается хоккеем — столько денег на всё… Я тебе не говорила, но вообще мне неудобно, что ты живёшь в моей квартире — действительно, пора и честь знать. Если ты съезжаешь, я дам объявление, покажешь её людям…
— Мама, прости, мне некогда этим заниматься. Я уезжаю прямо сейчас. Связи не будет, но ты не волнуйся, всё хорошо! И папе тоже скажи. Я вас люблю!
Она ещё что-то возмущённо говорила в трубку, но Василий нажал отбой.
Потом написал Пашке: «Другой мир существует! Ключи от