5
В новой, бешеной Москве стояла весна. Этот беспощадный, залитый неоном город стал восточным мегаполисом на американский лад, со всеми его БМВ, «Ладами», коммунистами и олигархами, чиновниками и шлюхами.
С украшенных лепниной алых карнизов дома на улице Грановского свисали сосульки. Время от времени они со звоном падали на землю, и дворники на этой маленькой уединенной улочке отгородили часть тротуара забором ради безопасности пешеходов.
Между тем весна была уже не за горами — набухали почки сирени и жасмина.
На стоянке у дома было припарковано несколько престижных иномарок. Отыскивая первый подъезд, Катенька медленно шла вдоль стены и читала надписи на мемориальных досках. Было время, когда здесь жили видные советские деятели: маршалы и наркомы, вожди партии и руководители органов госбезопасности, имена из прошлого, которое теперь старались не вспоминать. Ей снова захотелось бросить все и убежать. Она не справится, ей вообще не стоило браться за это дело — и тем не менее она пришла сюда.
Три дня Катенька с Розой Гетман пили чай, прогуливались по Риджент-парку, беседовали о детстве Розы, о ее приемных родителях, об отголосках первых воспоминаний. И Катенька согласилась. Вопреки своему природному чутью, вопреки папиным советам, она была здесь, в Москве, — ради Розы. Катенька подошла к дубовым дверям с окошками, вдавила кнопку старомодного звонка — квартира № 4. Она стояла долго, никто не открывал, и она уже хотела было уйти, когда наконец послышался старческий голос. Мужчина откашлялся.
— Слушаю! — сипло произнес он.
Катенька невольно улыбнулась тому повелительному тону, в котором обычно разговаривали старые бюрократы.
— Это Екатерина Винская. Историк-исследователь. Я звонила, и вы назначили мне встречу.
Повисло молчание. Слышалось лишь тяжелое дыхание, потом замок щелкнул. Катенька вошла в вестибюль, увидела еще одну дверь, открыла ее, поднялась по загаженной, но некогда великолепной мраморной лестнице к следующей двери с усиленными замками. Она собиралась постучать, но дверь распахнулась — пред нею предстал блестящий коридор с рядами сапог и туфель.
— Есть здесь кто-нибудь? — позвала она.
— Кто вы? — спросила темноволосая женщина средних лет, с длинным носом, в потрепанной черной одежде. По ее манерам Катенька сразу поняла, что женщина получила хорошее образование.
— Я историк, мне назначена встреча с маршалом.
— Он вас ожидает, — ответила женщина, указывая на блестящий паркетом коридор, ведущий на кухню.
— Снимайте туфли! — добавил старческий голос. — Идите сюда! Где вы застряли?
Катенька сняла обувь, надела какие-то пожелтевшие тапочки и пошла на звук голоса. Значит, вот как живут начальники! Она никогда не бывала в подобных квартирах. С высоких потолков свисали люстры; стены были отделаны карельской сосной, мебель в стиле ардеко тридцатых годов тоже была сосновой. В Г-образный коридор выходило множество дверей, но Катенька вошла в комнату для посетителей. Дерзкое весеннее солнце, проникавшее сквозь четыре окна, на мгновение ее ослепило, но потом глаза привыкли, и Катенька увидела пианино, заставленное семейными фотографиями, на одной стене — трехметровый портрет Ленина на Финляндском вокзале, на другой — портрет самого маршала, кисти Герасимова: красивый, с резкими чертами лица военный при полном параде, с золотыми погонами, вся грудь в медалях и орденах.
Справа Катенька увидела стол с кипой советских и зарубежных журналов; новехонький мобильный телефон заряжался на подоконнике, проигрыватель компакт-дисков «Сони» играл Концертную симфонию Моцарта. По четырем углам комнаты размещались колонки. Катенька была поражена: правду говорят, руководители советского государства и в самом деле жили как цари.
В глубоком кожаном кресле, спиной к окну, сидел достойный представитель ископаемых «хомо советикус».
— Здравствуйте, девушка, проходите! — Катенька ожидала, что у маршала будет прилизанная прическа, землистый цвет лица и брюшко, характерное для пожилых людей. Но этот «экспонат», худой, с точеными чертами лица, сидел с прямой спиной, в синем советском костюме, с единственным орденом Красного Знамени за мужество, проявленное во время Великой Отечественной войны.
У него были коротко стриженные густые волосы, а орлиный нос делал его похожим на персидского шаха.
Катенька тут же узнала в сморщенном оригинале красавца маршала на портрете.
Оригинал встал, поклонился, указал рукой на стул напротив, снова сел.
— Прошу, присаживайтесь! Вот так. Девушка…
— Екатерина, — представилась она, опускаясь на предложенный стул.
— Екатерина, чем могу быть полезен?
Катенька достала свою тетрадь, карандаш; руки немного дрожали.
— Ираклий Александрович… — Она перевернула слишком много страниц, уронила карандаш, подняла его, растерялась, всей кожей чувствуя, как его голубые глаза изучающе смотрят на нее.
Она никогда раньше не встречалась с такими важными людьми. Маршал был лично знаком со всеми советскими руководителями начиная с Ленина и заканчивая Андроповым. Провинциальная скромность дочери врача из Безнадежной, опасливо-подозрительное отношение советских людей к чиновникам, москвичам, особенно чекистам, боязнь власти как таковой, — все это снедало Катеньку. Она вспомнила рассказы Розы Гетман и как раз хотела кое о чем спросить маршала, но он первым задал ей вопрос.
— Сколько, вы полагаете, мне лет?
— Я знаю, сколько вам лет, — ответила она, решив придать себе более решительный вид. — Вы ровесник века.
— Правильно! — засмеялся маршал. — Неплохо сохранился для своих 94 лет? Знаете, я все еще в состоянии танцевать! Марико! Это моя дочь Марико, она ухаживает за мной. Поставь лезгинку, дорогая!
В дверях с подносом в руках появилась уже знакомая ей женщина. Катенька решила, что в старом маршале гораздо больше жизни, чем в его дочери.
Марико поставила поднос на стол у окна и поменяла диск.
— Папа, не переусердствуй. У тебя уже одышка. Никаких сигарет! Смотри не обожгись, чай горячий! — предупредила она, бросила взгляд на Катеньку и удалилась.
Когда раздались первые аккорды лезгинки, маршал Сатинов встал, поклонился, затем с неожиданной грацией принял классическую позу кавказского танцора: руки на поясе, одна нога отставлена, другая — на пуантах. Катенька вынуждена была признать, что он все еще сохраняет отличную физическую форму.
Сатинов сделал несколько па, потом снова сел, улыбнулся.
— Значит… Екатерина… Винская… я правильно запомнил? Вы историк?
— Я пишу кандидатскую у академика Белякова — по указам Екатерины Второй.
— Вы ученая красавица, да? Цветочек из провинции? — Катенька зарделась. Как удачно, что она надела свою лучшую юбку с блестками и большим разрезом. — Что ж, я сам советская история. И место мне в музее. Спрашивайте, что хотели, пока я перевожу дыхание.
— Я занимаюсь необычным исследованием, — начала она. — Вам что-нибудь говорит фамилия Гетман?
Внезапно голубые глаза вновь пронзительно посмотрели на Катеньку, хотя выражение лица маршала не изменилось.
— Богатый банкир… как там принято сейчас говорить? Олигарх.
— Да, Павел Гетман. Он нанял меня, чтобы я выяснила историю его семьи.
— Генеалогическое древо для нуворишей? Уверен, князья Долгорукие и Юсуповы занимались тем же в царской России. Гетман — необычная фамилия, возможно, еврейская. Думаю, из Одессы, но выходцы они из Галиции, вероятно, из Львова, из семьи интеллигентов…
— Вы правы, они из Одессы. Но вы знакомы с кем-то из семьи Гетманов лично?
Повисло неловкое молчание.
— Моя память уже не та, что раньше… но нет, я с такими не знаком, — наконец произнес Сатинов.
Катенька сделала пометку в своей записной книжке.
— Исследование семейной истории инициировала мать Павла Гетмана.
— На его деньги.
— Разумеется.
— Да, когда у вас есть деньги, можно кое-что узнать. Но эта фамилия мне ничего не говорит. Кого она пытается разыскать?