Так появились звездолеты, не имеющие никаких двигателей и летящие с помощью сил взаимодействия полей гравитации: одного — создаваемого искусственно в них самих, а другого — внешнего, причем оба поля имели противоположные знаки.
Из объяснений Бьесьи Синяев уяснил себе, что каллистяне могли произвольно менять знак поля своего корабля, что и давало им возможность маневрировать в широких пределах. Но как это делалось — он не понял, да и не мог понять, так как не был знаком с основами "гравитационной науки", о которой говорила Бьесьи.
— Насколько я понял, — сказал он, — вы используете притяжение и отталкивание небесных тел. Но мы видели, что ваш корабль летал над Сетито в горизонтальной плоскости…
— О! — улыбнулась Бьесьи. — Об этом не стоит и говорить. Вес корабля нейтрализован, и его может приводить в движение двигатель ничтожной мощности. Такой у нас есть.
— Откуда берется энергия для полета корабля? Я говорю о межпланетном полете.
— Я же вам сказала, — удивилась Бьесьи. — Энергия гравитационных полей есть везде. Корабль может лететь бесконечно долго. Энергия для создания его собственного поля черпается из окружающего пространства. Остается только переменить ее знак нужным образом.
— Об этом я и спрашиваю. Как достигается превращение прямого поля в обратное?
— Это делают аппараты, расположенные в нижней части корабля.
И Бьесьи принялась объяснять устройство и принцип работы аппаратов. Но здесь Синяев уже окончательно ничего не понял. Он слушал нежный голос каллистянки, говорившей как будто на совершенно ему незнакомом языке, и думал, сознаться в своем невежестве или дать ей договорить. Ему почему-то было стыдно признаваться, и он позволил довести объяснение до конца.
— Теперь вам ясно? — спросила Бьесьи.
Синяев не выдержал при этом прямом вопросе.
— Ничего не понял, — неожиданно для себя ответил он, к немалому удивлению Широкова.
Бьесьи явно огорчилась.
— Я не сумела вам объяснить, — сказала она. — Извините меня. На Каллисто вы найдете людей, которые сделают это гораздо лучше.
— Будем надеяться, — сказал Синяев.
Он боялся, что такой ответ может еще больше огорчить Бьесьи, но ничего другого не мог сказать. Ему казалось невозможным принижать в ее глазах науку Земли при первом же знакомстве.
Но каллистянка, казалось, нисколько не обиделась. Разговор продолжался как ни в чем не бывало.
Они долго беседовали. Широков и Синяев чувствовали себя как-то особенно хорошо с молодыми супругами, которые также, очевидно, симпатизировали людям Земли.
— Как жаль, что нам придется расстаться с вами, — сказала Бьесьи, когда они собрались на свой звездолет.
— Увидимся на Каллисто, — ответил Широков.
Он случайно посмотрел при этом на Гесьяня и заметил, как на высоком лбу каллистянина появилась глубокая морщина.
Бьесьи также взглянула на мужа.
— Если вам так хочется… — начала она.
— Нет, этого нельзя, — перебил Гесьянь.
— А что такое? — спросил Широков.
— Нельзя, — повторил Гесьянь.
— Ему очень хочется лететь с вами на Кетьо, — пояснила Бьесьи.
— Почему же нельзя? Раненые будут находиться под наблюдением двух врачей. Или вы им не доверяете?
— Я взял на себя руководство спасательной экспедицией и должен довести ее до конца. Я знаю, что Месьинь сделает все не хуже меня.
— Так в чем же дело?
— Я отвечаю за раненых.
— Перед кем? — спросил Широков.
— Перед своей совестью.
Это был закономерный ответ.
Каллистяне формально могли вести себя как хотели, ничто их не ограничивало. Но всегда и во всем они руководствовались велениями совести и общечеловеческой морали.
Широков и Синяев не стали уговаривать Гесьяня, — они знали, что это бесполезно.
Выйдя из корабля, они увидели Леньиньга, который только что опустился на землю.
— Диегонь послал меня за вами, — сказал он. — Не хотите ли сопровождать его к месту катастрофы?
— Конечно! С большим удовольствием!
Полетели на крыльях. Кроме Диегоня, Широкова и Синяева, в экскурсии участвовали Линьг, Мьеньонь и Гесьянь.
Прежде чем подняться в воздух, Диегонь обратился к Широкову и Синяеву.
— Если мы встретимся с гисельями, — сказал он, — немедленно опускайтесь на землю и ложитесь. Отражать нападение будем мы. А если это произойдет над лесом, уходите вперед на полной скорости. Ни при каких обстоятельствах не вмешивайтесь, что бы ни произошло. Думайте только о собственной безопасности. — Заметив, что Широков собирается возразить, Диегонь прибавил очень серьезно: — Каллистян сотни миллионов, а вас двое. Не забывайте этого.
— Хорошо, — сказал Широков. — Обещаем.
— Обещаем, — повторил Синяев.
Они не могли не признать справедливости слов Диегоня. Не стоило несколько лет провести на звездолете, чтобы в самом конце пути поставить на карту результат их миссии. Достигнув планетной системы Рельоса, Широков и Синяев уже не имели права распоряжаться собой. Заменить их было некем. Они принадлежали не себе, а науке Земли и Каллисто.
Двадцатикилометровый перелет над лесом прошел благополучно. Только в самом конце, уже над полем, где произошла катастрофа, увидели несколько гиселий.
Помня свое обещание, Широков и Синяев немедленно опустились и спрятались на опушке.
Но хищники не заметили людей. Они повернули в сторону и вскоре исчезли.
Каллистяне тщательно осмотрели место, где стоял звездолет. От него и от лагеря не осталось ровно ничего — огромная воронка сожженной земли. Ни единого обломка, ни одного самого маленького куска металла. Космический корабль исчез бесследно.
— Тут ничего не выяснишь, — сказал Мьеньонь. — Несомненно, произошла аннигиляция. Но почему и как, остается только предполагать.
Широков незаметно наблюдал за Линьгом. По его понятиям, командир погибшего корабля должен был нести ответственность за гибель звездолета и смерть одного из членов экипажа. В какую же форму может вылиться эта ответственность, если, как он знал, на Каллисто нет никаких следственных органов, судебных учреждений, не говоря уже о тюрьмах или исправительно-трудовых лагерях, никакого аппарата для наказания виновных?
Лицо Линьга было грустно, но такая же грусть чувствовалась и у всех остальных. Она относилась к погибшему каллистянину, а не к сознанию своей вины. Неужели на Каллисто любой поступок остается безнаказанным? Это была бы уже не свобода личности, а анархия.
Воспользовавшись тем, что Гесьянь отошел немного в сторону, Широков обратился к нему со своими вопросами.
— Я понимаю, — ответил Гесьянь, выслушав Широкова, — чем вызвано ваше недоумение. Несколько веков тому назад у нас было то, что вы называете "судом". Люди судили поступки других людей. Теперь мы смотрим на эти вопросы несколько иначе. Лучшим судьей человека является он сам. Суд совести самый страшный и беспощадный, гораздо более суровый, чем суд других людей. Мы не знаем, виноват Линьг или нет. Он знает это лучше нас. И если виноват, мне жаль его.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});