крестьяне) и христианской общины со своей школой, церковью и больницей. Таким образом была удовлетворена тяга Роксандры к сельской жизни вдали от «мира» и воплотился ее идеал христианской жизни, наполненной заботами о ближнем; эти заботы о местном населении и общение с семьей брата, жившей неподалеку, компенсировали ей отсутствие собственных детей. Помимо всего прочего она собирала средства на поддержку жертв войны в Греции. Когда в 1825 году умер Александр I, Роксандра поспешила в Таганрог, чтобы утешить овдовевшую императрицу. Елизавета сначала не хотела видеть Роксандру, но в конце концов нашла-таки утешение в разговорах с ней. После смерти мужа Роксандра впервые посетила Париж и Константинополь – две столицы близких ей культур, французской и греческой. Умерла она в Одессе 16 января 1844 года, в возрасте пятидесяти восьми лет, после продолжительной болезни[534].
Александр Стурдза после ухода в отставку провел несколько лет в Западной Европе, но во время Русско-турецкой войны 1828–1829 годов вернулся к работе в Министерстве иностранных дел. В 1830 году он окончательно оставил государственную службу и уехал в Одессу, где жил с женой и дочерью и активно участвовал в общественной и филантропической деятельности. Он много писал, в том числе воспоминания и работы на религиозные и культурные темы, а также проявлял живой интерес к положению на Балканах; Крымская война представлялась ему столкновением христианства с исламом. 7 июня 1854 года в Манзыре с ним случился апоплексический удар, а вечером 13 июня он умер. Его дочь утешала себя мыслью, что он по крайней мере не успел испытать разочарования в связи с неблагоприятным ходом войны с ненавистными турками[535].
Адмирал Шишков в 1825 году овдовел: его жена, с которой он прожил много лет, умерла от рака груди[536]. Он и сам плохо себя чувствовал и нуждался в медицинском уходе, но, как человек общительный, не мог жить в одиночестве и спустя год женился вторично. Это вызвало много пересудов в петербургском обществе и раздражало друзей адмирала – отчасти потому, что его новая жена была полячкой и католичкой (что уже вызывало подозрения властей) и Шишков оказался в окружении ее соотечественников (а он, как-никак, был министром просвещения). Гётце обращает внимание на то, что в первый раз адмирал женился на лютеранке, а во второй на католичке, и обе были нерусского происхождения. Это, по мнению Гётце, отражало противоречие между воинствующим православным национализмом, характерным для его общественной позиции, и его доброжелательным и терпимым характером[537]. В 1830-е годы Шишков писал мемуары, встречался с друзьями, принимал гостей и активно трудился в Академии Российской, которая была так тесно связана с его именем, что после смерти Шишкова ее присоединили к Российской академии наук. Его зрение стало быстро ослабевать, и он полностью ослеп. Когда Аксаков посетил Шишкова в конце 1840 года, у него возникло ощущение, что перед ним «был уже труп человеческий, недвижимый и безгласный». Однако когда адмирал чувствовал себя хорошо, он проявлял такую же ясность рассудка, какая была свойственна ему в прежние времена [Аксаков 1955–1956, 2:311].
Умер Шишков 9 апреля 1841 года в возрасте 87 лет. Похороны состоялись 15 апреля, во вторник утром, в половине десятого. Похоронили его рядом с могилой фельдмаршала Суворова в Александро-Невской лавре. Среди пришедших почтить его память был Николай I, четвертый монарх из династии Романовых, которой Шишков служил с тех самых пор, как стал офицером военно-морского флота за 73 года до этого[538].
Заключение
Русские консерваторы Александровской эпохи напоминали других инакомыслящих того времени – прусских реформаторов, французских революционеров. Все они хотели возродить свою нацию и одновременно защитить собственные законные интересы, способствовать укреплению государства – и одновременно созданию свободного общества; и всех их постигла схожая участь, ибо Николай I, Фридрих Вильгельм Прусский, Наполеон и вернувшиеся к власти Бурбоны сами вносили твердой рукой более или менее глубокие изменения в государственное устройство, гася разгоравшиеся идеологические споры холодной политической логикой. Прагматичные государственники предпринимали крутые меры, которых мечтатели как левого, так и правого толка старались избегать. Всплеск всеобщей бурной активности сменился десятилетиями гнетущего застоя.
Для русских консерваторов это было волнующее время, принесшее вместе с тем много разочарований. Желая реализовать свои идеи, они выступали против усиливавшейся бюрократизации правительства и стремились доверить заботу о литературе членам Академии Российской, а формирование общественного мнения – «Беседе любителей русского слова»; регулировать духовную жизнь нации они рассчитывали с помощью правительственных указов. Но все это было тщетно. Их эксперименты оказались недолговечны, так как зависели от изменчивого настроения публики, задевали интересы могущественных структур (как в случае с Библейским обществом) или не удавались из-за внутренних противоречий (как в «двойном министерстве»). Как правило – за исключением тех случаев, когда они поддерживали чьи-либо интересы, защищенные государством, – программы консерваторов, по преимуществу относившиеся к духовной
сфере, трудно было воплотить в конкретные действия правительства, и потому они полагались на человеческий разум, не доверяя безличному административному аппарату. «Хороший царь» должен был нести на плечах груз управления страной, пока общество занимается самонаблюдением и самосовершенствованием; такие понятия, как «старый слог», «Священный союз» и «Древняя Русь», служили метафорами, отражавшими процесс возрождения человеческой души. Эта аполитичность предвосхищала позицию славянофилов и отличала консерваторов Александровской эпохи от бюрократов времен Николая I.
Более того, концепции, лежавшие в основе александровского консерватизма, утратили смысл после 1825 года. Дворянский консерватизм был обречен в первую очередь. В бюрократизированном Российском государстве ничьи «права» публично не обсуждались, и дворяне обосновывали свои привилегии традицией и потребностью монарха в поддержке с их стороны. Между тем основная задача реформаторского чиновничества заключалась как раз в том, чтобы покончить с устаревшими обычаями и добиться независимости короны от кого бы то ни было. Более того, события последнего времени (отмена обязательной службы для дворян, Французская революция, восстание декабристов, появление критически настроенной общественности) поставили под сомнение пользу дворянства и его лояльность и побудили монархов всей Европы, как и России, укрепить власть государства даже ценой отмены сословных привилегий. В российской жизни все большую роль играли бюрократы и интеллектуалы, покусившиеся на прерогативы дворян [Lincoln 1982: 134–135; Malia 1965: 58; Полиевктов 1918: 71, 294; Raeff 1982: 118–120; Кизеветтер 1912: 193–194], всегда казавшиеся тем незыблемыми (владение крепостными, привилегии при получении образования[539], гарантированное место в государственном аппарате). Консерваторы дворянского направления стали терять свои привилегии одну за другой под действием социальных изменений, одобрявшихся и даже поощрявшихся императором.
Романтический национализм Шишкова и Глинки оказался не в лучшем положении[540] – также