получил на днях моё письмо»1148. Очевидно, предыдущее письмо было послано в конце ноября. В этом письме Катерина, ссылаясь на своё «ужасно затруднительное положение», просила у брата Ивана взаймы дополнительно 5000 рублей1149. В целом Геккерны рассчитывали получить за Катериной 5000 ежегодного дохода1150. Устройством приданого пришлось заниматься самой невесте и её сёстрам. В декабре Пушкин писал отцу: «Шитьё приданого сильно занимает и забавляет мою жену и её сестру, но приводит меня в бешенство, ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской»1151.
В конце ноября Катерина сообщила братьям, что свадьба назначена на 7 января 1837 г.1152 Между тем, жених в середине декабря занемог. По данным архива Кавалергардского полка, Дантес болел с 15 декабря 1836 г. по 3 января 1837 г.1153 Болезнь носила отчасти дипломатический характер, поскольку больной стал появляться на светских приёмах по крайней мере за неделю до дня поправки, указанного в полковых документах. Болезнь Дантеса отсрочила развязку.
Тем временем свет продолжал злословить по поводу ревности Пушкина. На вечере 23 ноября С. Карамзина избрала предметом беседы с В. Соллогубом «историю о неистовствах Пушкина». Соллогуб, по словам Софи, сам ухаживал за Пушкиной и охотно поддержал тему1154.
28 декабря Пушкин с женой и свояченицами был в гостях у Карамзиной-Мещерской, где столкнулся лицом к лицу с Дантесом. Софи Карамзина по обыкновению подробно описала вечеринку в письме к брату. «Пушкин, – писала она, – продолжает вести себя самым глупым и нелепым образом; он становится похож на тигра и скрежещет зубами»; при его встрече с Дантесом в доме Мещерских «снова начались кривляния ярости и поэтического гнева»1155.
Ксенофонт Полевой однажды сказал Пушкину, что в стихах его встречается иногда такая искренняя весёлость, какой нет ни у одного из наших поэтов. Пушкин отвечал ему, что в основе своей его характер «грустный, меланхолический и если он бывает иногда в весёлом расположении, то редко и ненадолго». Эти слова были сказаны тридцатилетним Пушкиным. К концу жизни черты характера, отмеченные самим поэтом, стали более заметными. По словам того же Полевого, лишь в кругу близких людей Пушкин был разговорчив, любезен и остроумен. Его весёлость не знала предела, его речь была красноречивой импровизацией, он овладевал разговором; однако в большом обществе, среди чуждых ему людей Пушкин казался стеснённым, попавшим не на своё место1156.
По наблюдениям Е.Ф. Розена, своей манерой поведения поэт выделялся среди людей света. Каждое его движение было страстным, выдававшим избыток жизненной силы. Когда его увлекал разговор, писал Розен, он пленял своей речью ещё больше, чем своими сочинениями. В обществе же, при обыкновенном разговоре, он казался слишком порывистым и странным, даже бесхарактерным: он там будто страдал душою1157. Н.М. Смирнов писал о Пушкине: «В большом кругу он был довольно молчалив, серьёзен, и толстые губы давали ему вид человека надувшегося, сердитого; он стоял в углу, у окна, как будто не принимая участия в общем веселье. Но в кругу приятелей он был совершенно другой человек; лицо его прояснялось, он был удивительной живости, разговорчив, рассказывал много, всегда ясно, сильно, с резкими выражениями, но как будто запинаясь и часто с нервическими движениями, как будто ему было неловко сидеть на стуле»1158. Смирнов часто принимал Пушкина в своём доме. По словам Плетнёва, «общество, особенно где Пушкин бывал редко, почти всегда приводило его в замешательство, и оттого оставался он молчалив и как бы недоволен чем-нибудь»1159.
Накануне дуэли Пушкин увидел себя одиноким даже в кругу близких ему людей, у которых не находил более понимания. «Странности» в поведении были замечены окружающими. По словам Софи Карамзиной, на рауте у Мещерских «мрачный как ночь, нахмуренный… Пушкин прерывал своё угрюмое и стеснительное молчание лишь редкими, короткими, ироническими, отрывистыми словами и время от времени демоническим смехом»1160.
На новогоднем вечере у Вяземских Пушкин вновь столкнулся с Дантесом. По словам хозяйки, поэт не мог скрыть своих чувств, когда увидел француза возле своей жены. Присутствовавшая на рауте Наталья Строганова-Кочубей, давняя любовь поэта, сказала Вяземской, что у Пушкина «такой страшный вид, что будь она его женой, она не решилась бы вернуться с ним домой»1161. Кочубей сочувствовала душевным мукам поэта, тогда как Софи видела в его страданиях одни «нелепости» и «кривляние». Свет вполне одобрял поведение кавалергарда и осуждал ревнивца. Друзья тщетно старались оградить его от неблагоприятных толков. В одном из декабрьских писем А.И. Тургенев писал о Пушкине: «Он полон идей, и мы очень сходимся в наших нескончаемых беседах; иные находят его изменившимся, озабоченным и не принимающим в разговоре того участия, которое прежде было столь значительным. Я не из их числа»1162. Поэт жил полнокровной интеллектуальной жизнью. Он сочинял, вёл долгие беседы с друзьями, ежедневно занимался издательскими делами. Мысль об обиде и мести вовсе не стала у него навязчивой идеей. Но светские рауты стали для него невыносимы.
Современники плохо понимали Пушкина, объясняя его мучения кокетством и легкомыслием жены. Трагедия заключалась совсем в другом. В течение шести лет Пушкин жил семейной жизнью, старался защитить свой очаг от житейских бурь. Признания Натали, представленные ею любовные записки Дантеса, простодушные расспросы насчёт перемены в сердце молодого человека, любовью которого она дорожила, – всё это показало Пушкину, что его мечты о семейном счастье – мираж.
Когда Пушкин спросил жену, по ком она будет плакать после дуэли, Натали отвечала: «По том, кто будет убит»1163. В грустной шутке не было и следа цинизма. Она была произнесена после помолвки Екатерины с кавалергардом. Наталья вовсе не думала ставить на одну доску мужа и кавалера. Она лишь хотела сказать, что смертельная дуэль заставит её плакать в любом случае. После поединка вдовой осталась бы либо сама Натали, либо сестра, которую она любила.
В последние месяцы жизни Пушкин сблизился с А.И. Тургеневым, вернувшимся в Петербург из-за рубежа в конце ноября 1836 г. После вечера у Мещерской-Карамзиной 19 декабря Тургенев записал в дневнике: «О Пушкине; все нападают на него за жену, я заступался»1164. Тургенев обладал зорким и независимым взглядом, и его слова имели совсем иную цену, нежели суждения других современников, мешавших личные впечатления с ходячими суждениями света и сплетнями.
Наталья Николаевна осталась чужой для Карамзиных и Вяземских. В 1834 г. она горестно жаловалась на окружавшую её атмосферу отчуждения, несколько наивно объясняя всё особенностями столичной жизни. «Тесная дружба, – писала она, – редко возникает в большом городе, где каждый вращается в своём кругу общества, а главное имеет слишком много развлечений и глупых светских обязанностей, чтобы