Читать интересную книгу Скажи изюм - Василий Аксенов

Сразу за кладбищем начинались неприглядные постройки станции Фрезеровщики. Истинные трущобы. Полуразвалившиеся гаражи, забытые склады, скособоченные колья заборов. На одном из поворотов увидели вдоль бетонной трубы лозунг мазутом «Долой коммунистов!». В этих джунглях они поворачивали немало, пока не подошли к кирпичному строению, похожему на старинный волжский амбар. Железная ржавая дверь, большой висячий замок. Уместней вряд ли сыщешь – на стене частично обвалившаяся звезда Осоавиахима, винтовка и противогаз. У Раскладушкина оказался ключ, он снял замок и отложил чеку.

– Проходите за мной, Макс, не смущайтесь. Это часовня Святого Николая.

Зажглась пыльная лампочка под сводчатым высоким потолком. Образа, как ни странно, все еще просвечивали сквозь штукатурку советских эпох. В одном месте обвалилось, и виден был Спаситель на ослике. Помещение было завалено поломанной канцелярской мебелью и всякой прочей жуткой всячиной, среди которой выделялось учебное пособие – распиленный вдоль пулемет «максим». Смущали здоровенные бутыли, наглухо закупоренные грязью пятилеток. Огородников поинтересовался, можно ли тут курить, в том смысле, что нет ли здесь легковоспламеняющихся материалов – бензина, керосина, моторного масла, напалма.

В ответ Вадим Раскладушкин сдул пыль с какой-то тумбочки и выщелучил из ящика коробку папирос «Северная Пальмира». Сейчас таких не курят, а ведь неплохой табак. Огородников затянулся. Здесь все в общем-то так или иначе относится к Тридцатым, не так ли?

– Тридцатые и Сороковые, насколько я понимаю, – задумчиво сказал Вадим Раскладушкин. – Вот, извольте, патефон. Пластинка, кажется, относится к тому периоду, что столь неуклюже назван Второй мировой войной.

Заскрипело и запело. «Вспомню я пехоту, и вторую роту, и тебя за то, что дал мне закурить…» Вадим провел Максима дальше внутрь часовни-склада. В углу неожиданно обнаружился хоть и продавленный, но удобный кожаный диван. Таким вещам сейчас цены нет. Пригоден для всего, даже для любовных утех.

– О да, – подтвердил Раскладушкин. – Собственно говоря, это как раз и есть заднее сиденье с лимузина «Паккард» образца 1936 года.

Он еще несколько раз надувал щеки, сдувал пыль с некоторых предметов вокруг дивана. В разных ракурсах и плоскостях открылись некоторые лики, в том числе бесстрастные черты того, чье имя носил сей каменный мешок, покровителя моряков Святого Николая. Под ним Вадим Раскладушкин поставил негасимый, на батарейке, фонарик. Потом он, будто больного, усадил Огородникова на кожаном диване.

– Вот здесь, Макс, вам нужно отсидеться.

Что делать-то мне, взмолился Огородников, молиться, что ли?… Он брал Раскладушкина за сильную белую руку. Вадим, не сразу уходи!

– Молитесь, если хотите, – сказал Раскладушкин и положил руку на голову Огородникову. – А не хотите, не молитесь. Увы, мне надо идти…

Огородникова снова стали продирать приступы рыданий. Ой, подожди, дружок, не оставляй! Видишь, огромное истечение влаги из глаз началось у меня. Бесповоротное излияние слезы.

– Это, пожалуй, хорошо, – сказал Раскладушкин. – Из всех человеческих влаг слеза, как говорят, ближе всего к корням души. То есть слеза, как иные тут считают, входит в состав мирового океана. Речь идет, по мнению определенных кругов, не об океане бурь и борьбы, а об океане греха и горя.

С этими словами он снял руку с головы Огородникова и удалился. Слышно было, как он закладывает снаружи чеку и навешивает замок. Огородников закрыл мокрое лицо ладонями и позволил слезе бурно катиться меж пальцев в сопровождении пузырьков, вызванных одновременным исходом слюны и сопли. Он молился с дикостью, присущей всякому человеку, получившему советское воспитание.

Господь Создатель, Более Правый,и ты, Блаженный Николай,провижу я, как встанут травынад нашим пеплом и золой.

Ловил я мимолетный образи в этом, грешный, был ретиви не заметил, что обобранразмахом рук, рычаньем ртов,полетом ног, сдвиженъем чресел.Увидев все, слетел с рессор,как будто с бочек Красной Преснискатился сбитый комиссар.

Господи, правда ли, что в прохождении звездных путейскрыт и проход в зазвездность?Милостивый, поделись секретом темных пространств!Место, которое мы здесь называем Россией,нечто существенней, чем геологический шлак?

Детские вечера,лепет сиреневых душ,но принимать поратаинств свирепых душ.

Юности тихий мед,запахи крымских слив…время шагнуть впередв грозных теорий слив.

Вечный птенячий писк,краткий слоновий рев.Время… монах ФранцискТащится через ров.

Господи, просвети, где разместимся с друзьями в сонме далеких душ?Все эти комбинации, именуемые поколениями, правда ли не случайны?Господи милостивый, единый в трех образах Отца, Сына и Духа Святого,вспомни о малых своих посреди материализма!Не дай предстать, Милосерд, перед Твоим отсутствием!Господи, чудо яви и посрами атеизм!

II

К тому времени, когда Вадим Раскладушкин покинул часовню Святого Николая, в округе было уже темно. Неподалеку по стенам и низким крышам бараков проплывали фары сыскного автомобиля. Раскладушкин вышел на завиток шоссе и поднял руку. Сыскная тут же остановилась. Подбросишь до электрички, Володя? Об чем разговор, садись, Вадим!

Сканщин в машине был один. Он ехал медленно и сокрушенно мотал головой, явно хотелось человеку чем-то важным с попутчиком поделиться. Прямо беда, Вадим, всякую надежду уже потерял найти Огорода, а найти надо, живым или мертвым.

– Зачем он тебе, Володя? – поинтересовался Раскладушкин.

Хорошее любопытство какое-то светится в глазах у этого недюжинного юноши. Повестку, Вадим, мне надо ему вручить на допрос по делу Жеребятникова. Матерого врага недавно взяли.

Вот какая странная жестикуляция. Пальцы пианиста берут наше ухо и перебирают его, будто это листок капусты. По телу проходит освежающий жар.

– Там у вас злодеяние готовится, Володя.

Разве? Какая-то все-таки формулировка, прости, Вадим, ненаучная. Там у нас акция проводится с одобрения вышестоящих «желез». Палец пианиста – вот как раз такие участвуют в выколачивании сонаты «Апассионаты», этой, по словам великого Ленина, «нечеловеческой музыки», лезет в глубину ушной раковины и извлекает на конце ногтя плотный клубень слежавшейся серы. Вот и «дорогая» вчерась говорили: вам нужно прочищать сокровенные места, капитан! Согласен, пользу такого дела под вопрос не поставишь. По-новому задрожала слуховая мембрана, резко усилился, процесс насыщения кислородом клеток гемоглобина, о которых немало было сказано хороших слов в средней школе.

– Ты лучше не ищи Огородникова, Володя, – посоветовал Раскладушкин. – Не участвуй в дурном деле.

Серная пробка под давлением свежего воздуха вылетает из левого уха даже без вмешательства музыкального пальца. Да ведь риск же огромный, Вадим! Из «желез» же вылечу! Больше того – из партии же почистят!

– Зато не попадешь в злодеи, Володя!

От хороших этих слов зазвенели ушные мембраны, как в пионерском детстве! Гарантируешь, Вадик? Ручаешься? – Приехали, Вова! Пока и будь здоров!

III

Утро следующего дня оказалось кристально прозрачным и свежим. За ночь как-то сбалансировалось атмосферное давление, так что можно было, по мнению Раскладушкина, исключить большое число негативных сосудистых реакций, что ведут нередко к принятию дурацких партийных и правительственных решений.

Вадим ехал на велосипеде к Миусской площади и, чтобы скоротать время, читал вслух кое-что из молодых стихов Пастернака. «Пью горечь тубероз, небес осенних горечь»… «под ней проталины чернеют, и ветер криками изрыт, и чем случайней, тем вернее»… «я рос, меня, как Ганимеда, несли ненастья, сны несли»… А ведь неплохо, думал Раскладушкин, не так уж далеко от того, что именуется истиной.

В Союзе фотографов в этот час начался закрытый секретариат, который должен был подвести итог борьбе боевого отряда «объективов партии» за сплоченность своих рядов перед лицом очередной провокационной попытки спецслужб Запада. «Изюмовская» кампания всех уже основательно измочалила. Творческие показатели за истекший период значительно снизились. Ну, вот сегодня подведем итоги, и – в заслуженные, очень даже заслуженные загранкомандировки!