ей, Надийка, ведь вы подруги, скажи при встрече…»
Но Надежда не сказала этого Зине. Не хотелось волновать уже и так взволнованную подругу, которая от каждого напоминания о муже все теснее жалась к ней и громко всхлипывала.
Надежде даже показалось сейчас, что Микола — издерганный, ошалевший от ревности — слишком очернил жену подозрениями. Поэтому, умалчивая о его подозрениях, она как бы заново раскрывала перед Зиной чистоту и глубину Миколиного чувства к ней и много рассказывала об исключительной его отваге.
— Какой же он хороший, — вздохнула Зина.
— Очень хороший.
В разговорах время летело незаметно. Усталую Надежду уже брала дремота. Однако Зина не унималась, требуя еще и еще рассказывать о ее Миколе.
Вдруг в дверь кто-то тихо царапнул. Надежда умолкла.
— Да это так что-то, — равнодушно зевнула Зина. — Давай-ка спать, а то я совсем тебя заговорила.
Но вскоре зацарапало снова, кто-то легонько подергал дверь, словно пробовал, не открыта ли. Зина недовольно встала:
— И кого это там носит? — Набросила на себя шинель и вышла.
За дверью послышался вкрадчивый мужской голос. Ему так же вкрадчиво шептала в ответ Зина. Чувствовалось, что она что-то доказывает, а тот стоит на своем. Надежда насторожилась. В душу повеяло холодом неясного подозрения. Но Зина скоро вернулась, заперла дверь и опять нырнула под одеяло.
— Ты еще не спишь?
— Дремлю, — покривила душой Надежда.
— Начштаба беспокоится. Хотел зайти, я не пустила.
— О ком беспокоится?
— О вас. Спрашивал, рано ли поедете. Хочет поручить механикам осмотреть вашу машину. Ведь в ней возможны повреждения.
— Конечно, возможны, — всполошилась Надежда. Как это ей самой не пришло в голову? Ведь когда машину занесло в кювет, могло и кардан повредить, и тормоза нарушить.
— Что же ты сказала ему? — спросила, мысленно прося у подруги прощения за подозрение.
— Сказала, чтобы проверил.
— Вот спасибо ему. И тебе спасибо, — благодарно прижалась к ней Надежда.
— А теперь бай-бай! Поздно уже, — сказала Зина. И, как маленькую, стала убаюкивать подругу: — А-а-а…
Надежда не противилась, только ласково мурлыкала, точно в самом деле была ребенком.
Успокоившись и согревшись, Надежда скоро уснула. Но спала недолго. Проснулась внезапно с ощущением какой-то смутной тревоги. Зины рядом не было. Сначала подумала, что та вышла на минутку, вот-вот вернется, и потому отгоняла недобрые мысли. Однако время шло, а Зина не возвращалась.
За окном в темноте таилась такая же, как утром, неподвижная тишина. Очевидно, метель пронеслась стороной. Поодаль между заснеженными соснами одиноко поблескивала лампочка, отчего комната наполнялась зловещими тенями.
Надежда обеспокоенно встала. Прислушалась. Включила свет: ни шинели, ни шапки, ни сапог. Не оставалось сомнений, куда отправилась Зина. В памяти сразу же возник бравый капитан. Значит, тот вкрадчивый голос за дверью принадлежал ему. И сердце зашлось болью. Надежду охватило такое чувство, будто ее грубо обидели, будто ее кто-то жестоко предал.
Силой заставила себя лечь. Старалась ни о чем не думать и хоть немного вздремнуть перед дорогой. Но сон не шел. Омерзительной стала постель. Она вскочила, оделась и, не включая света, долго ходила по комнате, думая о Миколе. Вновь вспомнились ей прощальные минуты в заводской траншее так явственно, будто она стояла в той траншее и с ужасом наблюдала, как нервно передергивается каждый мускул, каждая жилка на измученном потемневшем его лице. Она смотрит на него и не узнает. Глаза налиты кровью, весь он кипит, скрежещет зубами.
«Чего ты, Коля?»
«Тяжко мне…»
Надежда впервые услышала от него жалобу. С детства знает Миколу. Сколько невзгод валилось на него, сколько забот, сколько разных напастей! Но не сгибался, никогда не жаловался, а вот под тяжестью сомнений в верности своей любимой — не устоял.
«Страшно мне…»
Надежда смотрела на него с удивлением. Разве слышал кто, чтобы Микола Хмелюк чего-то боялся? Разве не он был бесстрашным, когда гасили вражеские бомбы-зажигалки? Разве не он сейчас собирается без малейшего страха в бой? А страх перед утратой веры, веры в самого близкого человека оказался сильнее.
Груня словно бы предчувствовала, что происходит сейчас с Надеждой. Она ворвалась в комнату подруги уже одетая и сразу же заторопила с отъездом. Ничего не спрашивая о Зине, предостерегающе напомнила о Шафоросте.
— Собирайся быстренько! Не то, если еще и в лагере застрянем, он выгонит нас со стройки.
В другое время Надежда, может, и не поехала бы, не дождавшись Зины, но напоминание о Шафоросте разбередило вчерашнюю тревогу. И они немедля отправились в путь.
V
В лагере их встретили сухо. Даже настороженно. Самого начальника лагеря не было, он задержался на участке лесоразработок, и на вызов дежурного к машине вышел помощник — худощавый, неприветливый лейтенант. Неприятно жесткими, темными, как терн, глазами он долго осматривал солдаток, дотошно, словно составлял протокол, допытывался, кто они и зачем прибыли. Создавалось впечатление, что этот человек никому и ни в чем не верит. Наконец, проверив документы, сухо предложил Надежде пройти с ним в контору.
Какое-то время Надежда сидела перед ним у края стола, чувствуя себя словно бы задержанной. И недобрые мысли туманили голову. Только теперь поняла она, как неосторожно поступила, не послушавшись Шафороста и решившись обратиться за помощью к этому лагерю, полному преступников, окруженному колючей проволокой и строгостью. Она уже искала повод, чтобы избавиться от недоверчивого лейтенанта, попрощаться и бежать отсюда куда глаза глядят, как в дверях показался начальник лагеря.
К счастью, начальник оказался человеком иного склада и даже, как показалось Надежде, слишком добродушным для столь суровой должности.
— Приятно. Очень приятно, — заговорил он еще на пороге, приняв Надежду за лектора, присланного шефской комиссией. — Здравствуйте. Майор Субботин, — приветливо представился он и, не давая Надежде опомниться, продолжал высказывать свою радость по поводу ее приезда. — Давненько уже не навещали нас шефы. Давненько.
А когда Надежда разъяснила, кто она и откуда, майор только руками развел:
— Из Запорожья, говорите?
— Да, из Запорожья. А вы разве тоже оттуда? — обрадовалась Надежда.
— Нет, я не оттуда. Я потомственный уралец, — ответил Субботин. — Но здесь один земляк ваш мне столько наговорил о Запорожье, о его прошлом и настоящем, что я два года проводил свой отпуск у вас. Чудесный край. Этим летом тоже там был. Перед самой войной. На Хортице жил, там, где когда-то сечевые казаки процветали, куда Тарас Бульба сынов своих в науку проводил. Теперь там санаторий. Да вы же знаете. На диво живописный уголок. Но больше всего мы любили, — не унимался Субботин, — подниматься на лодках через шлюз, за плотину, на озеро Ленина. Вечерами забирались до самых порогов. Собственно, где были когда-то пороги. А