Читать интересную книгу Жена мудреца (Новеллы и повести) - Артур Шницлер

Эразмус же в скором времени открыл загадочно мерцающую звезду, блуждавшую в просторах вселенной по новым, еще не исследованным законам. Из оставленных им записей узнали, что он намеревался дать этой звезде имя Дионисии в память супруги, которой давно простил обидные слова, брошенные ему в лицо при прощании. Но сколько ни бились другие исследователи, сколько ни наблюдали за небом во все времена года и в любое время суток, никому из них так и не удалось разыскать эту звезду, словно навеки канувшую в бесконечность.

1911

Доктор Греслер, курортный врач

(Перевод Т. Путинцевой)

I

Пароход был готов к отплытию. Доктор Греслер, в черном костюме, в распахнутом сером пальто с траурной повязкой на рукаве, все еще оставался на палубе; перед ним стоял директор отеля, он был без шляпы и его темные, гладко зачесанные волосы едва шевелились, несмотря на легкий береговой ветерок.

— Милый доктор, — говорил директор своим обычным снисходительным тоном, который всегда был так неприятен доктору Греслеру, — повторяю еще раз: мы очень рассчитываем на вас в будущем году, несмотря на прискорбное несчастье, которое вас здесь постигло. Доктор Греслер ничего не ответил и лишь глянул влажными от слез глазами на берег, где ярким пятном выделялось большое здание отеля, окна которого из-за жары были плотно прикрыты белыми ставнями. Затем он перевел взгляд на желтые заспанные домики, серые пропыленные сады, уныло тянувшиеся вдоль улиц под полуденным солнцем, и еще дальше — на старые развалины, которые венчали вершины холмов.

— Наши клиенты, а многие из них собираются приехать и на будущий год, — продолжал директор, — очень ценят вас, милый доктор, и мы твердо надеемся, что вы снова займете вашу маленькую виллу, — он показал на скромный светлый домик недалеко от отеля, — несмотря на печальные воспоминания, связанные с нею, тем более что в разгар сезона мы, понятно, не сможем предоставить вам сорок третий номер.

Доктор Греслер мрачно покачал головой и, приподняв черный котелок, провел левой рукой по своим гладким, светлым, уже седеющим волосам.

— Полно, милый доктор, время творит чудеса. И если вы, быть может, боитесь одиночества в этом светлом домике, то ведь и это поправимо. Привезите с собой из Германии милую изящную женушку.

Греслер ответил на этот совет лишь испуганным взглядом, но директор быстро, почти повелительно добавил:

— Ах, оставьте, это именно так. Изящная блондинка, впрочем, она может быть и брюнеткой, — вот единственное, чего вам недостает для полного благополучия.

Доктор Греслер нахмурил брови, словно перед его глазами замелькали картины прошлого.

— Словом, — любезно заключил директор, — так или иначе, женатый или холостой, вы в любом случае желанный у нас гость. Смею напомнить — двадцать седьмого октября, как условились, не так ли? Иначе, несмотря на все наши старания, вы попадете сюда лишь десятого ноября, — ведь пароходы ходят так нерегулярно, — а это для нас очень и очень нежелательно (в голосе его вновь зазвучала та офицерская картавость, которую доктор совершенно не выносил): мы открываемся первого числа.

Затем он горячо потряс доктору руку — привычка, которую директор вывез из Соединенных Штатов, обменялся кивком с кем-то из проходивших мимо корабельных офицеров, сбежал вниз по трапу и вскоре очутился на сходнях, откуда еще раз помахал доктору, все еще меланхолически стоявшему у борта со шляпой в руках. Через несколько минут пароход отчалил от берега.

Погода во время плаванья стояла великолепная. По пути доктор Греслер часто вспоминал слова директора, сказанные на прощанье. И когда он после обеда, набросив на колени шотландский плед, спокойно дремал на верхней палубе в своем удобном плетеном кресле, ему не раз рисовался образ прелестной, пухленькой женщины в белом летнем платье, порхающей по дому и саду: щеки у нее были румяные, как у куклы, — такое лицо он, наверно, видел не в жизни, а в какой-нибудь детской книжке с картинками или в семейном альбоме. Но это воображаемое существо обладало таинственной властью отпугивать призрак его умершей сестры, так что доктору начинало казаться, будто покойница ушла из жизни гораздо раньше и более естественно, чем это было в действительности. Разумеется, бывали у него и другие минуты, когда воспоминания не давали ему заснуть и он снова и снова переживал горестное событие с такой невыносимой отчетливостью, словно оно только что произошло.

Несчастье случилось за неделю до того, как доктор Греслер покинул остров. После обеда он, как обычно, уселся в саду, уткнулся в медицинскую газету, и когда проснулся, то по длинной тени у своих ног, тени, отбрасываемой пальмой на всю ширину усыпанной гравием дорожки, понял, что продремал по меньшей мере часа два. Это расстроило доктора: ему было уже сорок восемь лет, и подобная сонливость наводила его на мысль о том, что он все больше утрачивает былую юношескую бодрость. Он встал, сунул газету в карман, внезапно ощутив острую тоску по молодящему весеннему воздуху Германии, и медленно направился к маленькому дому, где жил вместе с сестрой, которая была старше его на несколько лет. Он увидел, что она стоит у окна, и это удивило его: в этот знойный час все окна обычно наглухо закрывались. Подойдя ближе, он заметил, что Фридерика не улыбается, как показалось было доктору издалека, а стоит совершенно неподвижно спиной к саду. Со странной, им самим еще не осознанной тревогой он вбежал в дом, кинулся к сестре, все еще неподвижно опиравшейся на подоконник, и с ужасом увидел, что голова ее упала на грудь, глаза широко раскрыты, а вокруг шеи обвилась веревка, прикрепленная к оконной раме. Он громко окликнул Фридерику по имени, выхватил перочинный нож, перерезал петлю, и безжизненное тело тяжело опустилось ему на руки. Затем он позвал служанку — та прибежала из кухни и не сразу поняла, что случилось, — уложил с ее помощью сестру на диван и перепробовал все средства оживления, известные людям его профессии. Прислуга тем временем сбегала за директором. Когда тот пришел, доктор Греслер, убедившись в тщетности всех усилий, в изнеможении и растерянности стоял на коленях у трупа сестры.

Вначале он долго пытался найти какое-либо объяснение этому самоубийству. Внезапное помешательство было исключено: еще за завтраком эта серьезная, почтенная старая дева мирно беседовала с ним о предстоящем отъезде. Скорее можно было предположить, что Фридерика уже довольно давно, вероятно, несколько лет, подумывала о самоубийстве, и по каким-то причинам именно в это безмятежное утро решила привести в исполнение постепенно созревший у нее план. Действительно, доктор замечал иногда, что под невозмутимым спокойствием его сестры таится тихая тоска, но, слишком занятый своими делами, он никогда всерьез не задумывался над этим. А ведь по-настоящему веселой он не видел ее с самого детства — это он, во всяком случае, теперь впервые понял.

О ее молодости он мало что знал, так как, будучи корабельным врачом, почти все это время провел в плаваниях. А пятнадцать лет назад, когда он уволился из пароходства и родители их умерли один за другим, она покинула отчий дом в родном маленьком городке, переехала к брату и с тех пор повсюду следовала за ним в качестве его домоправительницы. Тогда ей было уже далеко за тридцать, однако фигура ее была так по-девически грациозна, а глаза сохраняли такой загадочный томный блеск, что у нее не было недостатка в поклонниках, и Эмиль часто не без основания опасался, что она вот-вот выйдет замуж и покинет его. Когда же с годами рассеялись и эти ее надежды, она, казалось, спокойно примирилась со своей участью, и только иногда брат перехватывал ее молчаливый взгляд, обращенный на него с тихим упреком, словно и он был виноват в ее безрадостной судьбе. Быть может, это сознание бесцельно растраченной жизни росло в ней с годами тем сильнее, чем меньше она говорила об этом; и мучительной тоске она предпочла быструю развязку. Такой поступок сестры вынудил ее беспечного брата взять на себя заботы о собственном быте и хозяйстве, чего он до тех пор не знал благодаря Фридерике, — а ведь в его возрасте нелегко отказываться от старых привычек. Поэтому в последние дни плавания в его сердце, несмотря на печаль, родилось холодное, но по-своему утешительное чувство отчужденности по отношению к покойнице, которая столь неожиданно и даже не простившись оставила его одного на свете.

II

После недолгого пребывания в Берлине, где доктор Греслер в связи с предстоящим курортным сезоном побеседовал с некоторыми профессорами-клиницистами, он в один прекрасный майский день прибыл на воды — в маленький, окруженный лесистыми холмами городок, в котором он вот уже шесть лет занимался летом частной врачебной практикой. Хозяйка, пожилая вдова коммерсанта, радушно встретила его, и он был искренне тронут скромным букетом полевых цветов, которым она украсила дом в честь его приезда. Не без робости переступил он порог комнатки, где в прошлом году жила его сестра, однако это потрясло его гораздо меньше, чем он боялся. В остальном жизнь его потекла довольно сносно. Небо было неизменно ясным, воздух по-весеннему теплым. И порою, когда он, например, сидел на своей терраске за столом, накрытым чистой скатертью, и сам наливал себе в чашку кофе из белого с голубыми цветочками кофейника, блестевшего на утреннем солнце, его охватывало чувство такого покоя, какого он, пожалуй, не испытывал за последние годы в обществе своей сестры.