Читать интересную книгу Судьба Алексея Ялового - Лев Якименко

— Как же, вы на чай меня приглашали… с брусничным вареньем.

— Да что вы! — простодушно восхитилась Ольга Николаевна. — У меня и варенья брусничного… сроду не было. Я его терпеть не могу.

И, посторонив движением руки Ялового, пошла себе дальше. Прямая, гибкая. А он стоял и чувствовал себя человеком, который не совсем пристойно попытался остановить малознакомую женщину, рассчитывая на какое-то внимание с ее стороны.

На этом могло и закончиться случайное знакомство. Но вскоре редактор послал Ялового посмотреть кинокартину «Два бойца», с тем чтобы дать в газету маленькую рецензию. Картину должны были показывать для штабных работников.

Когда Алексей в сумерках подошел к обыкновенному деревенскому сараю, приспособленному под кинозал, там было уже полно и шумно. Как в захудалом клубике где-нибудь в провинциальной глуши, когда один раз в неделю «крутят кино».

Собрался служивый штабной люд. Молодые офицеры в «надраенных» сапогах любезничали с девушками в военной форме: делопроизводителями, машинистками, те громко вскрикивали, хохотали, прикрываясь ладошками… И вдруг стихали под осуждающим взглядом какого-нибудь серьезного пожилого дяди из старших офицеров. Вновь взрывались хохотом в другом углу. С холодной сыростью мешался ядовитый запах ваксы, тройного одеколона, дешевой пудры. Для полноты картины, кажется, не хватало одних семечек.

Яловой осуждал себя за раздражение, он знал, как редки минуты отдыха у штабных трудяг, но не мог совладать со своим раздражением, потому что только вчера вновь вернулся с «передка» и ему казалась несовместимой та жизнь, которой жили солдаты и офицеры там, в окопах и землянках, в постоянном напряжении и опасности, под холодным, медленно гаснущим светом вражеских ракет, с тем, как здесь, в сравнительном удалении от линии фронта, живут эти люди из штаба, и он с ними. Некоторые из них никогда не стояли в холодном одиночестве в солдатском окопе под пронизывающим ветром с дождем, и впереди была темень, и впереди был только враг.

…По глинистым скользким ступеням он выбрался из окопа вслед за командиром разведывательного взвода, стараясь не потерять в кромешной тьме его широкую спину в бушлате.

Яловой напросился в «поиск» с полковыми разведчиками. На их участке давно стояло затишье, командование требовало свежих разведывательных данных.

На обратном пути, в предрассветном тумане, в болотистой низине, поросшей низкими деревьями, их обнаружили немцы. Попытались отсечь артиллерийским и минометным огнем. Ответили наши батареи. Заработали пулеметы. Трассирующие нити прочерчивали мглу. Взрывы следовали один за другим. Ослепительно мигали кривые полосатые березки, медленно падала поднятая взрывом почерневшая, с отсеченными ветками осина.

Ялового оглушило, из уха потекла теплая струйка крови. «Язык» — здоровенный тяжелый связист, его взяли на «линии», — был убит у наших окопов. Тяжело ранило двух разведчиков, которые тащили его. Один из них, белесый Иван Лобзов, накануне просил оставить его «дома», суеверно утверждал, что на этот раз не вернуться ему… Что-то такое привиделось ему во сне. Командир разведвзвода, старшина из моряков, рыкнул на него, приказал собираться без разговоров. Лобзов начал было писать домой, не закончил, порвал письмо, вышел из землянки, долго курил. И вот его несли на плащ-палатке, он хрипел, на губах пузырилась кровь.

Яловой все помнил этих разведчиков. Он знал, что им вскоре предстоит новый «поиск». Но немцы насторожились, и он даже не представлял, где можно будет пробраться через их передний край.

…Проще всего было бы уйти, раз не до фильма ему сегодня. Но приказ редактора оставался приказом. Яловой, потоптавшись у двери, начал высматривать свободное место.

И только теперь у противоположной глухой стены увидел Ольгу Николаевну. В цветном платке, в меховой безрукавке, надетой на белую блузу, совершенно «гражданская» на вид — она показалась еще более заметной и привлекательной. Наклонившись, она сдержанно улыбалась: ее сосед, немолодой подполковник, клюкая вислым носом, рассказывал что-то, сзади, подаваясь вперед, похохатывал бровастый капитан с глубоко сидящими темными глазами.

Пытливый напряженный взгляд Ялового словно толкнул Ольгу Николаевну. Она настороженно приподняла голову и, увидев Ялового, неожиданно поманила рукой, крикнула: «Идите к нам!»

В эту минуту механик выключил свет, застрекотал аппарат, но Яловой, переступая через ноги и поминутно извиняясь, начал пробираться по ряду.

Ольга Николаевна предупредительно поймала его за руку, потянула вниз, потеснила рыхлого подполковника, усадила рядом.

— Давно вернулись? — шепотком спросила, как старого знакомого. Будто знала, когда он должен вернуться, и ждала его…

По окончании сеанса она быстро распорядилась своими спутниками. Бровастый капитан, к явному своему неудовольствию, вынужден был провожать подполковника. Тот раскуривал коротенькую трубку, посмеиваясь, подтвердил то, что сказала Ольга Николаевна: он плохо видит в темноте и ему действительно необходим спутник, хорошо знающий штабную деревню.

Яловому выходило сопровождать Ольгу Николаевну. Он шел за ней по натоптанной тропе. Впереди светлели рукава кофты, тянулся слабый след запаха вянущих лепестков розы — он не знал тогда, что есть такие духи. Маленький серпик луны поднялся над дальним лесом, мирно дремали избы… И все казалось удивительным и неожиданным. И эта затихающая деревня, и едва уловимое летнее дыхание отцветающих роз. И более всего молодая женщина, которая умела распорядиться с такой веселой властностью.

Она остановилась возле избы с двумя темневшими окнами. В слабом рассеянном лунном свете лицо ее казалось похудевшим, построжавшим, расширились глаза.

— Вот здесь мы и живем. Не хотите зайти?..

— Конечно, хочу, — ответил Яловой.

Его хмельно закружило, казалось, в этот вечер произойдет что-то необыкновенное.

Помигивающий свет электрической лампочки, желтовато отсвечивающий вымытый пол в избе, белая скатерть на столе, напротив Ольга Николаевна, из других, довоенных, времен, в кофточке и синей юбке…

Она подперла ладошкой щеку.

— Я зазвала вас… Мне просто хотелось поговорить с вами. Я вот давеча прочитала ваш очерк о танкисте… Трогательно вы написали, по-человечески… Как бережно везли его, раненного, товарищи на танке. Многое вспомнилось. В конце сорок первого мы выходили из окружения. Меня ранило, я не могла идти. Все ослабли, изголодались, а меня несли, не бросили… Думала: конец, все… А старшина, был такой украинец, пожилой, с усами, все говорил мне: «Терпи, доню! Терпи, голубонько, тебе еще деток растить…» Как меняется все в жизни…

Ольга Николаевна резко встала, походила по комнате.

— Давайте чай будем пить, — предложила. — Что же о грустном… Все о «темной ночи».

Разлила чай в стаканы. Подсунула блюдечко с розоватым вареньем.

— Кажется, ваше любимое… Брусничное.

И вдруг рассмеялась. Прикрыла руками глаза. Вспомнила, как разговаривала с Яловым при встрече. Довольная собой, нашалившая девчонка.

Яловой вскочил, схватил ее за вздрагивающие руки.

— Так вот вы какая! Так вот ты какая!..

Ожидал — отстранится, засмеется, не без игривости спросит: «Какая?»

Но Ольга Николаевна спокойно, не вставая, высвободила свои руки. С укоряющим холодком сказала:

— Что вы, Алексей Петрович! Садитесь, допивайте чай…

5

— Сколько времени он не спит? — грубый голос шел сверху.

Алексей медленно приподнял веки. Мучительно было это возвращение к свету, к необходимости слушать, отвечать.

Над ним склонился дюжий детина с черными усиками, в белой докторской шапочке. Круглые глаза смотрели с тем фамильярным недолгим интересом, в котором должно было выразиться внимание и занятость.

…Куда они торопятся? В редком из врачей увидишь живое участие и неподдельную заинтересованность. А этот, видно, из любителей пожить… Выпить. Пожрать… И не только. Ишь как на молоденькую сестру глазом метнул.

«Что же это я? — укорил себя Алексей. — Тоже… психолог!.. Впервые вижу и уже «подверстал»… Неужели и меня озлобляет боль?»

Укорять укорил, а догадывался, какой последует вопрос:

— Итак, как мы себя чувствуем?

Доктор встретился с глазами Алексея, что-то, видно, прочитал в них. Бабники, жуиры — они чутки и догадливы во всем, что касается их. Самолюбиво вскинул голову, рыкнул начальственно:

— Безобразие! Шестые сутки не спит… Почему не доложили? Боль надо купировать! Пантопон ему, два кубика!

Громогласный, самоуверенный, двинулся дальше. Довольство собой, здоровье так и выпирали из него.

…И вновь ты не прав! Что же ему, стоять возле каждого из нас, изображать сочувствие, говорить тихим голосом. Почему ты ждешь сострадания… Чтобы опереться на него, как на костыль? Сострадание — утешение слабых. Тебя сбили с ног, свалили. Но ты живой! Дышишь, живешь. Значит, держись. Всеми силами — держись!