Читать интересную книгу Человек и его окрестности - Фазиль Искандер

Поймав его взгляд глазами, немец весь оживился, залучился доброжелательностью и даже стал руками показывать, что все обстоит очень просто: надо одеться и войти. Стоит понять, чего нельзя, как тут же поймешь, что можно.

— Мы выиграли войну, а они кайфуют на нашей территории, — громко проворчал проситель.

— Что ты, — охотно подхватил второй купальщик, до этого с некоторой завистью следивший за ним, — справедливости не было и нет!

Немец благодушно пошушукался с женой и переводчицей, отпил шампанского, зажег трубку, пыхнул ею несколько раз и вдруг, глядя вперед, сурово сосредоточился, как бы ища второе слово, которое надо сказать этой стране, чтобы навести в ней окончательный порядок. Но второе слово как-то долго не находилось, и немец явно загрустил.

…Чего нельзя сказать о стариках, пировавших направо от меня. Они вовсю расшумелись. Их было восемь человек. Они пришли сюда часа два назад. Те, что были помоложе, несли в руках кошелки с провизией и вином. Служители ресторана принесли стол и придвинули его к столику под тентом.

Старики расселись. Кажется, кроме посуды и боржома, они все принесли с собой: жареных кур, ореховое сациви, зелень, сыр. Они даже муку для мамалыги принесли с собой. Всего этого сейчас нет в этом ресторане, а там, где есть, достигает астрономических цен. Старикам, видимо, из уважения к их почтенному возрасту разрешили явиться сюда с продуктами. Чем был вызван пир, мне так и не удалось узнать, потому что первоначальные тосты я прозевал, а когда обратил на них внимание, старики, вероятно, и сами забыли о причине, собравшей их здесь.

Под тентом, лицом в мою сторону, сидели два самых колоритных старика — Тимур Асланович и Михаил Аркадьевич.

Тимур Асланович — в прошлом знаменитый романтический актер местного театра. Сейчас это коренастый старик с желтеющей от старости, а точнее, львеющей гривой. Как он играл когда-то Отелло!

Когда, пламенный сам, объятый струящимся пламенем плаща, он вылетал на сцену, зал неистово рукоплескал! Чему? Страсти. Он играл страсть.

В те годы, приобщая народ к искусству, в театр нередко привозили деревенских зрителей. Один пастух, говорят, не менее горячий, чем наш Отелло, увидев сцену удушения Дездемоны, возможно, даже приняв ее за попытку насилия, вырвал нож и прыгнул на сцену. Несчастье едва удалось отвратить.

Обком партии после такого случая из самых гуманных соображений запретил эту сцену, но труппа в летний сезон, играя в деревнях и диссидентствуя, своей волей восстанавливала ее. Правда, председатели колхозов, обычно сидевшие в первом ряду, с приближением трагической концовки вставали с места и зорко оглядывали зал с тем, чтобы вовремя осадить слишком впечатлительного зрителя, путающего искусство с жизнью.

При этом некоторые из них, в полном согласии с собственным мирным темпераментом, делали успокаивающие дирижерские движения рукой, как бы говоря: пиано, пиано.

Но чаще, в согласии с более распространенным председательским темпераментом, они показывали залу кулак, и зал понимал, что надо успокоиться. Благодаря такой бдительности, вспышки безумного сочувствия бедной Дездемоне гасились загодя и труппа продолжала диссидентствовать в деревнях.

После смерти Сталина и ареста Берии временно обессилевший обком вынужден был согласиться на эту сцену и во время игры в городе, правда приказав усилить бдительность пожарников в театре.

Вот таким актером и был когда-то Тимур Асланович. А теперь старость. Долгие прогулки по берегу. Кофе. Редкие кутежи. Мирно гудит за столом потухший вулкан. Но в кратер заглядывать не советую — может дымнуть.

Михаил Аркадьевич высокий, прямой старик. Небольшая, нахохленная голова на длинной шее. Закатанные рукава светлой рубашки обнажают сильные руки рабочего, хотя он-то как раз потомственный аристократ.

Лет десять тому назад мы с ним рыбачили в море. Он оглашал просторы залива могучей разбойничьей песней «Атаман Кудеяр». Не скажу, что дельфины окружили нашу лодку, чтобы послушать его, но на берегу кое-кто останавливался и смотрел в море.

В тот день он меня перерыбачил в море и перепил на берегу. Правда, я его переел (свежая барабулька, где ты?), но это слабое утешение. Когда разговор коснулся литературы, он вдруг сказал, что, сидя на Лубянке, прочел роман Арагона «Коммунисты» и он ему понравился. Мы не будем здесь разбирать роман Арагона, но согласитесь, что это поразительно: сидя в коммунистической тюрьме, наслаждаться романом «Коммунисты».

— Я знал их во время французского Сопротивления, — сказал он, отвечая на мое недоумение, — они были именно такими.

Ему сейчас под сто, но пока еще — тьфу! тьфу! не сглазить! — он человек сказочного здоровья. В судьбе оставшихся в живых российских аристократов есть что-то общее с судьбой американских негров. И те и другие прошли невероятный отбор на выживание, и в результате уцелели самые сильные.

Но трюмы кораблей, перевозивших заключенных в Магадан, были пострашнее трюмов шхун, доставлявших негров в Америку. А трескучий пламень морозов сибирских приисков сжигал вернее, чем солнце плантаций американского юга. И хотя у нас выжили действительно самые сильные, но их слишком мало осталось. И горько знать, что российское дворянство, за полстолетия вынесшее свой народ на гребень мировой культуры, уже никогда не будет в силах создать ни Пушкина, ни Льва Толстого!

У Михаила Аркадьевича прозвище Белобандит. Так следователь назвал его когда-то. Отец его состоял в свите принца Александра Петровича Ольденбургского. Жили они под Гаграми в своем имении.

Во время Гражданской войны недоучившийся студент Московской консерватории ушел с Колчаком и испытал долгую одиссею эмиграции. После войны, опьяненный славой отечественного оружия, запросился на родину, был впущен, но потом, как и другие подобные ему энтузиасты, был арестован и попал в Магадан.

После Двадцатого съезда, уже из ссылки, вернулся в Абхазию. Сейчас живет в маленьком городке недалеко от Мухуса. До последнего времени, во всяком случае, работал автомехаником и хорошо зарабатывал. Настолько хорошо, что купил лошадь и чудом уцелевший фаэтон. Катает детей и сам наслаждается детскими воспоминаниями.

В начале века, мчась на первом автомобиле черноморского побережья, он привлекал всеобщее внимание. И теперь в конце века, на всеобщее удивление катаясь на последнем всеми забытом фаэтоне, он опять оказался первым!

Здесь еще знаменитый местный футболист конца тридцатых и начала сороковых годов. Что можно сказать о жизни, когда вдруг видишь любимого форварда своего детства усохшим старичком, попивающим кофе или перебирающим четки? Ничего не надо говорить. Тем более сейчас он пьет отнюдь не кофе.

Еще об одном старике пару слов. Он всю жизнь был директором: типографии, музыкальной школы, табачной фабрики, сельхозвыставки, книжного магазина. Вечный директор. Нас много раз знакомили, но я никогда не мог запомнить его имени, я даже как бы забывал его имя, прежде чем он его произносил. Поэтому назовем его Мерцающий Партработник.

Но самое забавное, что я его знал с детства, и тогда он мне казался совсем другим человеком. На моих глазах прошел роман его жизни. Такое внимание возможно только в детстве и только в маленьких городах, где ты все видишь, а тебя не видят, потому что ты маленький, тебя не принимают всерьез.

Он проходил по нашей улице со своей юной женой. Видимо, они жили где-то поблизости. И я часто наблюдал такую сцену. Вот они уже идут по нашему кварталу. Видимо, о чем-то спорят.

И вдруг она вырывается вперед! Стук, стук, стук — каблучками и проносится мимо меня, и я вижу лицо ее в красных пятнах ненависти и злобы. А он в это время, не ускоряя шаги, продолжает идти, сохраняя мужественную сдержанность. Но я вижу, вижу сухонькое лицо, искаженное болью, и мне его безумно жалко. Куда они идут? Если в гости, не может ведь она прийти отдельно, а он отдельно? А если в кино? У кого билеты? Или они, начав спорить и зная, чем это кончится, сразу же разделяют свои билеты? Или они еще дома это делают, зная, что обязательно начнут спорить в дороге?

Я дивлюсь неутомимости ее злобы и как-то чувствую, что этот мотор внутри нее, а он — только повод. Я уже знаю, что она стерва, но еще не знаю, что это так называется.

А потом вдруг она куда-то исчезает, и он проходит по улице один. А потом вдруг с ним появляется другая женщина, и они дружно идут по улице, и она никогда никуда не выбегает. Самое смешное, что она внешне была похожа на предыдущую. И я тогда думал, что он их сначала спутал, а потом добрался до этой.

И до того мирно они всегда рядом проходили по нашей улице, что вскоре вместе с ними затопал малыш. А потом еще один ребенок, а потом третий.

Но после третьего ребенка он стал хозяйски вышагивать чуть впереди, а она с детьми чуть сзади. Иногда он самого меньшего держал на руках, но все равно победно вышагивал чуть впереди. Иногда он самого старшего вел за руку, но все равно чуть впереди, но при этом, конечно, никак не пытаясь оторваться от них, выбежать.