Читать интересную книгу Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Через день после прибытия Гесса в Лондон «Лицеист», двойной агент гестапо, работавший на берлинского резидента, внес свой небольшой, но, как всегда, эффективный вклад. Ловко составленное сообщение «Лицеиста» касалось двух тем: существования раскола в германском руководстве и идеи о том, что любой военной акции будут предшествовать переговоры. Он изображал Гесса лунатиком, проведшим в санаториях 4–7 месяцев за последние два года, и подтверждал, что какое-то время у него уже не было реальной власти. «Яростный противник Советского Союза» и «горячий сторонник Англии», он лелеял idee fixe, что станет «новым Христом и спасет мир»{1251}.

Кобулов, глава берлинской резидентуры, которому Деканозов, вернувшийся из Москвы, сообщил об идущих в настоящий момент «переговорах», на все сто процентов использовал фрагменты донесений «Старшины», где говорилось о «раздорах, существующих наверху». Широко распространившиеся в Берлине слухи гласили, что Гесс был «связан с Герингом». В своем сообщении, вторя предвзятому мнению Сталина, Кобулов высказывал предположение, будто участие Геринга в пресс-конференции Гитлера по поводу полета Гесса не что иное, как демонстрация, призванная опровергнуть подобные слухи и изобразить единство наверху{1252}.

В следующем донесении Кобулов противоречил сам себе, не исключая возможности, что Гесс полетел в Англию «с большой помпой… и полностью с ведома и одобрения Германского правительства». По сообщению агента «Франкфуртца», тот, обедая с неким неназванным генералом, узнал следующее: полет «не был бегством и совершался с согласия Гитлера; это миссия с мирными предложениями Англии». Однако львиная доля кобуловских донесений указывала, что Гесс, будучи «бескомпромиссным врагом коммунизма и противником сближения с СССР», полетел в Англию «по собственной инициативе», чтобы убедить англичан положить конец войне и позволить перебросить войска на восток{1253}.

В то время как информация из Германии при некоторой двусмысленности в основном укрепляла уверенность Сталина, что миссия Гесса в самом деле показывает раскол в германском руководстве, сообщения из Лондона были не столь категоричны. Майский, конечно, знал о патологической подозрительности насчет англо-германского похода на Россию, берущей свое начало во временах гражданской войны и интервенции Антанты и являющейся основной и неизменной чертой сталинской внешней политики в межвоенный период. С момента падения Франции Сталина особенно раздражало наличие в кабинете Черчилля «людей Мюнхена», которые могли склонить чашу весов в пользу мира с Германией. Криппс какое-то время играл на этих страхах. После падения Франции он отчаянно убеждал Галифакса, чтобы тот заверил Майского, будто ответ Англии на мирные предложения Гитлера будет зависеть от прогресса переговоров между СССР и Англией{1254}.

Советская разведка продолжала пристально следить за всеми возможными провозвестниками сепаратного мира. Так, например, в июле 1940 г. высказывалось предположение: «Бывший английский король Эдуард вместе с женой Симпсон в данное время находится в Мадриде, откуда поддерживает связь с Гитлером. Эдуард ведет с Гитлером переговоры по вопросу формирования нового английского правительства, заключения мира с Германией при условии военного союза против СССР»{1255}. Новые намеки на сепаратный мир в последнюю неделю апреля вызвали в Москве беспрецедентную тревогу, которую Майский вряд ли мог игнорировать. После разгрома в Греции и на Крите, спровоцировавшего рост критики и недовольства в Англии, Майскому велели бдительно наблюдать за примиренцами в правительстве{1256}. Он рьяно старался найти опровержение слухам о пробных примирительных шагах в ходе ряда встреч с Беатрис Уэбб, P.A.Батлером, заместителем парламентского секретаря, и сэром Уолтером Монктоном, будущим министром обороны{1257}.

Майскому стало еще труднее верно оценивать ситуацию и приспосабливать свои наблюдения к установкам, господствующим в Москве, когда разнеслись слухи о скорой войне. Месяц, предшествовавший полету Гесса, ознаменовался такими событиями, как предостережение Черчилля и ультиматумы Криппса. Имея на выбор множество распространившихся теорий, Сталин читал донесения послов избирательно. В свою очередь, послы, и в частности Майский, стали специалистами по угождению Кремлю и поставляли требуемый товар под флером двусмысленности. Как мы видели, всю вторую половину 1940 г. Майский утверждал, что Черчилль завоевал поддержку масс, выступая за продолжение войны, «по крайней мере в настоящий момент», а примиренцы «пока» не играют значительной роли. Однако он никогда не верил, что упорное сопротивление для Черчилля — дело принципа; просто Черчилль не хотел заключать соглашение, которое увековечило бы неудачи Британии на поле брани. Впрочем, Майский не исключал возможности, что сокрушительное поражение, потрясшее основы Британской империи (он несомненно намекал на падение Египта), повлечет за собой «измену правящего класса, подобную измене Петэ-на и его группы»{1258}. В новых обстоятельствах, весной 1941 г., как он признавался в своем дневнике, ситуация стала слишком нестабильной, чтобы русские чувствовали себя уютно, поскольку «в данный момент, когда английская буржуазия хочет вести войну, Черчилль является для нее большой находкой. Но он может в дальнейшем стать для нее большим препятствием, если и когда она захочет заключения мира»{1259}.

Неудивительно, что делавшиеся обычно аккуратно записи в дневнике Майского, находившемся под постоянным наблюдением, на время прекратились. Его депеши после прибытия Гесса в Англию отличаются поразительной краткостью. Скупые сообщения Майского контрастируют с бурной деятельностью, развитой им в попытке понять суть дела. Ошеломленный сообщением по радио о полете Гесса, Майский встречал одни домыслы; никто не мог сказать «ничего точного»{1260}. В Форин Оффис Батлер вел себя смущенно и сдержанно, как он сообщил послу, «настоящий разговор с Гессом еще не начался», он ожидает его начала через 2–3 дня{1261}. Не имея никакой реальной информации, Майский в своей депеше в Москву 15 мая дал лишь краткий комментарий по делу Гесса. Произвольные выводы эхом вторили мнению Москвы относительно сильного антисоветского характера показаний Гесса: он очень критически отнесся к пакту Молотова — Риббентропа. Впрочем, по этой депеше трудно было составить себе какое-либо конкретное заключение, за исключением второй ее части, касавшейся признания Гесса, что он прибыл по собственной инициативе, и того, что он не открыл англичанам каких-либо секретов. Как и весь остальной мир, Москва с нетерпением ждала информации о замыслах Гитлера относительно Советского Союза{1262}.

Подавленный зловещей тишиной, Майский вернулся к Батлеру под предлогом срочной необходимости обсудить репатриацию советских моряков и судов, задержанных в английских портах. Хотя Батлер и сам еще не получил достоверной информации, он выразил свое личное мнение, что Гесс прилетел в Англию по своей инициативе, а не как эмиссар Гитлера. Затем он выдвинул гипотезу, впоследствии принятую на вооружение в качестве дезинформации: он не исключает возможности, что Гесса к выполнению его миссии подтолкнула мощная группировка в высших эшелонах партии. Миссия, по-видимому, свидетельствует, что Гитлер не пользуется единодушной поддержкой. Батлер вновь подтвердил свою уверенность в твердом решении правительства продолжать войну. Если у Гесса и была «странная идея, что он найдет здесь толпы "квислингов", которые только того и ждут, как бы протянуть руку Германии, то он уже убедился или скоро убедится в своей ошибке». Мысль о встрече Гесса с Черчиллем он отмел{1263}. Несколько дней спустя Батлер развил свою теорию, произвольно предположив, «что между Гессом и Гитлером произошла ссора, в результате которой Гесс решил совершить свой полет в Англию в надежде, что здесь ему удастся найти влиятельные круги, готовые к заключению мира с Германией»{1264}.

Донесения НКГБ из Лондона совпадали с донесениями Майского. Анатоль Горске, руководивший действиями Берджесса, Маклина и Филби, передал сообщение Филби («Зоннхена»), что Гесс, «прибыв в Англию, заявил, что он намеревался прежде всего обратиться к Гамильтону… Гамильтон принадлежит к так называемой кливлендской клике». Он, по-видимому, был хорошо осведомлен о первой беседе Киркпатрика с Гессом, но не мог ничего сказать о мирных предложениях, которые, возможно, привез с собой Гесс. Его донесение повлекло за собой приказы агентам НКГБ выяснить характер предложений и санкционированы ли они Гитлером или военными, стоящими в оппозиции к Гитлеру{1265}. После ряда дальнейших попыток лондонская резидентура с сожалением признала, что «точных данных относительно целей прибытия Гесса в Англию еще не имеется». Однако Филби удалось добыть кое-какую информацию у Тома Дюпре, заместителя начальника Департамента прессы Форин Оффис, хотя он и не смог проверить ее. По словам его источника, вплоть до вечера 14 мая Гесс не дал допрашивавшим его никаких ценных сведений относительно своего полета. В разговорах с офицерами британской военной разведки он заявлял, что прибыл в Англию «для заключения компромиссного мира, который должен приостановить увеличивающееся истощение обеих воюющих стран и предотвратить окончательное уничтожение Британской империи как стабилизующей силы». С точки зрения Сталина, смущали уверения Гесса о его преданности Гитлеру и ложные сведения о тайном визите к нему Бивербрука и Идена. Как полагал Дюпре, Гесс действительно стремился создать «англо-германский союз против СССР». Ухватившись за заявление Черчилля в парламенте: «Гесс мой пленник», — Филби высказывал убеждение, «что сейчас время мирных переговоров еще не наступило, но в процессе дальнейшего развития войны Гесс, возможно, станет центром интриг за заключение компромиссного мира и будет полезен для мирной партии в Англии и для Гитлера». Примечательно, что эта часть телеграммы была густо подчеркнута на Лубянке{1266}.