— Вы все время ездите в Новый Орлеан, — заметила Скарлетт. — И ни разу не сказали мне — зачем, — надув губки, добавила она.
— Я ведь много работаю, и, очевидно, дела влекут меня туда.
— Много работаете?! Вы?! — Она рассмеялась ему в лицо. — Да вы в жизни своей не работали. Вы слишком ленивы. Все ваши дела сводятся к тому, что вы ссужаете деньгами этих воров-«саквояжников», а потом отбираете у них половину прибыли и подкупаете чиновников-янки, чтоб они помогали вам грабить нас — налогоплательщиков. Он запрокинул голову и расхохотался.
— А уж как бы вам хотелось иметь столько денег, чтобы вы могли покупать чиновников и поступать так же!
— Да я при одной мысли… — вскипела было она.
— Впрочем, может, вам и удастся выжать достаточно денег, чтобы в один прекрасный день всех подкупить. Может, вы и разбогатеете на этих каторжниках, которых вы подрядили.
— О, — немного растерявшись, выдохнула она, — как это вы так скоро узнали про мою команду?
— Я приехал вчера в конце дня и провел вечер в салуне «Наша славная девчонка», где можно услышать все городские новости. Это своего рода банк, куда собираются все сплетни. Даже лучше дамского вязального кружка. Не было человека, который не сказал бы мне о том, что вы подрядили команду каторжников и поставили над ними этого урода коротышку Гэллегера, чтобы он вогнал их в гроб работой.
— Это ложь, — пылко возразила она. — Ни в какой гроб он их не вгонит. Уж я об этом позабочусь.
— Вы?
— Конечно, я! Да как вы можете говорить такое?!
— Ах, извините, пожалуйста, миссис Кеннеди! Я знаю, ваши мотивы всегда безупречны. И однако же этот коротышка Джонни Гэллегер — до того бессердечная скотина, каких еще поискать надо. Так что лучше следите за ним в оба, не то будут у вас неприятности, когда явится инспектор.
— Занимайтесь-ка своими делами, а уж я буду заниматься своими, — возмущенно отрезала она. — И не желаю я больше говорить о каторжниках. Все становятся такими мерзкими, как только речь заходит о них. Какая у меня команда — никого не касается… Кстати, вы мне так и не сказали, что у вас за дела в Новом Орлеане. Вы ездите туда так часто, что все говорят… — Она поспешно умолкла. Она вовсе не собиралась заходить так далеко.
— Так что же все говорят?
— Ну.., что у вас там возлюбленная. Что вы собираетесь жениться. Это правда, Ретт?
Она так давно сгорала от любопытства, что все же задала этот вопрос. Что-то похожее на ревность шевельнулось в ней при мысли о том, что Ретт может жениться, хотя с чего бы ей ревновать.
Его дотоле равнодушный взгляд стал вдруг острым; он посмотрел на нее в упор и смотрел не отрываясь, пока румянец не вспыхнул на ее щеках.
— А вы это очень примете к сердцу?
— Ну, мне совсем не хотелось бы терять вашу дружбу, — церемонно произнесла она и, наклонившись, с деланно безразличным видом поправила одеяльце на головке Эллы-Лорины.
Он вдруг отрывисто рассмеялся и сказал:
— Посмотрите на меня, Скарлетт.
Она нехотя подняла не него глаза и еще больше покраснела.
— Можете сказать своим любопытным подружкам, что я женюсь лишь в том случае, если не смогу иначе получить женщину, которая мне нужна. А еще ни одной женщины я не желал так сильно, чтобы жениться на ней.
Вот уж тут Скарлетт действительно сконфузилась и смешалась; в памяти ее возникла та ночь на этой самой веранде во время осады, когда он сказал: «Я не из тех, кто женится», и как бы между прочим предложил ей стать его любовницей, — возник и тот страшный день, когда она пришла к нему в тюрьму, и ей стало стыдно от этих воспоминаний. А он, казалось, прочел эти мысли в ее глазах, и по лицу его медленно поползла ехидная улыбка.
— Так и быть, я удовлетворю ваше вульгарное любопытство, поскольку вы спросили напрямик. Я езжу в Новый Орлеан не из-за возлюбленной. А из-за ребенка, маленького мальчика.
— Маленького мальчика! — От неожиданности смятение Скарлетт как рукой сняло.
— Да, я его законный опекун и отвечаю за него. Он ходит в школу в Новом Орлеане. И я часто навещаю его.
— И возите ему подарки? — Так вот почему он всегда знает, какой подарок нравится Уэйду!
— Да, — нехотя признался он.
— Ну, скажу я вам! А он хорошенький?
— Даже слишком — себе во вред.
— И он послушный мальчик?
— Нет. Настоящий чертенок. Лучше бы его не было. А то с мальчиками одни заботы. Вам еще что-нибудь угодно знать?
Он вдруг разозлился, насупился, словно пожалел о том, что вообще выложил ей все это.
— Да нет, если вы сами не хотите о чем-то рассказать мне, — высокомерно заявила она, хотя и сгорала от желания узнать побольше. — Только вот не могу я представить себе вас в роли опекуна. — И она расхохоталась, надеясь вывести его из себя.
— Да, думаю, что не можете. Вы ведь не отличаетесь богатым воображением.
Он умолк и затянулся сигарой. А Скарлетт отчаянно пыталась придумать, что бы такое погрубее сказать, чтобы не остаться в долгу, но в голову ей ничего не приходило.
— Я буду признателен, если вы никому об этом не расскажете, — наконец промолвил он. — Впрочем, просить женщину держать рот на замке — это все равно что просить о невозможном.
— Я умею хранить секреты, — с видом оскорбленного достоинства сказала она.
— Умеете? Приятно узнавать о друзьях то, чего и не подозревал. А теперь перестаньте дуться, Скарлетт. Я сожалею, что был груб, но это вам за ваше любопытство. Улыбнитесь же, и доставим друг другу две-три приятные минуты, прежде чем я приступлю к разговору о вещах неприятных.
«О господи! — подумала она. — Вот теперь он заведет разговор про Эшли и про лесопилку!» И она поспешила улыбнуться, заиграв ямочками в надежде, что это направит его мысли на другое.
— А куда еще вы ездили, Ретт? Не все же время вы были в Новом Орлеане, правда?
— Нет, последний месяц я был в Чарльстоне. У меня умер отец.
— Ох, извините.
— Не надо извиняться. Я уверен, он вовсе не жалел, что умирает, да и я вовсе не жалею, что он мертв. — Какие страшные вещи вы говорите, Ретт!
— Было бы куда страшнее, если бы я делал вид, будто жалею о нем, хотя на самом деле это не так, верно? Мы никогда не питали друг к другу любви. Я просто не могу припомнить, чтобы старый джентльмен хоть в чем-то одобрял меня. Я был слишком похож на его отца, а он не одобрял своего отца. И по мере того как я рос, его неодобрение превратилось в настоящую неприязнь — правда, должен признаться, я не прилагал особых усилий, чтобы исправить дело. Все, чего отец ждал от меня, каким хотел бы меня видеть, было так нудно. И кончилось тем, что он вышвырнул меня в широкий мир без единого цента в кармане, не научив ничему дельному, кроме того, что обязан уметь чарльстонский джентльмен — быть хорошим стрелком и отменным игроком в покер. Когда же я не подох с голоду, а извлек немало преимуществ из своего умения играть в покер и по-королевски содержал себя игрой, отец воспринял это как личное оскорбление. Такой афронт: