Несмотря на все попытки властей вывести Маркса из игры, суд Рейнланда регулярно разочаровывал их, снимая обвинения или полностью оправдывая обвиняемого. Однако в запасе у правительства оставалась еще одна неразыгранная карта. Комендант Кельна написал президенту провинции Эйхману о том, что Маркс «совершенно осмелел после оправдательных приговоров, и мне кажется, настало время, чтобы этот человек был депортирован». Он обвинял Маркса в том, что тот «отравляет и искажает все своим ядовитым языком». Официальный запрос о депортации был направлен суперинтенданту полиции утром 17 февраля — в нем говорилось, что поведение Маркса после прибытия в Кельн в апреле прошлого года стало опасным и невыносимым: «Он берет на себя смелость оскорблять нашу конституцию, нашего короля и всю высшую государственную власть в своей газете, ставшей возмутительно популярной. Эта газета постоянно подпитывает недовольство людей и косвенно призывает народ к восстанию» {24}.
Через несколько дней отчет о Марксе, пройдя по инстанциям, попал на стол министра внутренних дел Мантейфеля. В нем говорилось, что хотя Маркс действительно высмеивает «все, что для нормальных людей уважаемо и свято», но депортация этого человека может спровоцировать беспорядки. Мантейфель в целом одобрил высылку Марка, но оставил принятие окончательного решения на усмотрение местных властей, а они в свою очередь решили ждать, пока Маркс не даст им «непосредственного повода для изгнания» {25}.
По сравнению с теми, кто уже был изгнан из Пруссии, Маркс явно считался более опасным разжигателем антиправительственных настроений. Но вместе с тем к нему явно испытывали уважение, что, возможно, было связано с влиянием его жены на своего брата Фердинанда, который в тот момент возглавлял местное правительство в силезском городе Лигниц и всю жизнь особенно пристально следил за теми, кто мог иметь влияние на судьбу его зятя, а значит, и его сестры. За последние, особенно критичные месяцы Фердинанд общался с королем, графом Бранденбургом, наследным принцем Вильгельмом, Эйхманом и Мантейфелем {26}. Но независимо от тех причин, по которым Марксу было разрешено остаться в Кельне, жизнь его легче не стала. В редакцию приходили гневные письма, случались и личные угрозы {27}. Так, в квартире Маркса и Женни появились два вооруженных унтер-офицера, требуя компенсации за статью о том, что офицер продавал военную технику. Парочка сообщила Марксу, что расквартированные в Кельне прусские войска чувствуют себя униженными этой статьей. Они требовали назвать имя автора и предупреждали, что, если имя им не назовут, они «больше не смогут удерживать своих людей». Маркс отвечал совершенно хладнокровно, предложив им обратиться в суд и предупредив, что угрозами они ничего не добьются. При этом он ненавязчиво продемонстрировал им рукоять револьвера, торчавшую из кармана халата. Встреча закончилась мирно, ни одна из сторон не стала прибегать к насилию {28}.
Стрелять Маркс научился еще мальчишкой, в лесах вокруг Трира, где охота была самым распространенным занятием, однако нет никаких сведений, чтобы он когда-нибудь поднял оружие на человека.
В последующие годы разочарования и личные проблемы побуждали его вызывать своих врагов на дуэль, однако неизвестно в точности, выполнял ли он свои намерения. Он слишком высоко ценил свою жизнь (вернее, свою работу), чтобы так запросто потерять ее на каком-нибудь туманном пустыре, стреляясь с 20 шагов. Выступая за революцию, Маркс считал личное насилие непродуктивной мерой. После того, как напряженность в Кельне несколько спала и Маркс мог больше не опасаться за безопасность своей семьи, он подал официальную жалобу, назвав некоторых должностных лиц «группой разбойников» и интересуясь, почему новые власти распространяют свою юрисдикцию уже и на порог домов граждан {29}.
После нескольких месяцев оживленных дебатов в конце марта 1849 года ассамблея Национального собрания во Франкфурте приняла наконец конституцию, которая должна была превратить Германский союз в единую нацию и единую страну. В начале апреля прусский король отверг ее, но не потому, что она была слишком либеральной, а потому — по его словам, — что не был уверен, согласятся ли другие немецкие правители считать его императором всех немцев. Это очередное и окончательное предательство короля было встречено с презрением даже в самых либеральных кругах Германии, и даже средний класс теперь вполне реально рассматривал возможность революции {30}. 30 апреля, когда ропот всего Бунда дошел до Кельна, Маркс выехал в тур по Германии, чтобы лично оценить ситуацию, собрать денег для газеты и вступить в контакт с рабочими группами {31}. Безопасность семьи он доверил Энгельсу {32}.
За день до своего отъезда Маркс сделал важный шаг для истории всего коммунистического движения, окончательно порвав все связи с буржуазными демократическими организациями. Раньше его критиковали как раз за поиски компромисса с либералами и демократами, но по прошествии года, на протяжении которого эти самые либералы и демократы неоднократно предавали рабочий класс, чтобы обезопасить себя и свои капиталы, Маркс решил, что с него довольно, и вышел из Рейнского демократического союза {33}. Биографы Маркса Борис Николаевский и Отто Менхен-Хельфен определяют это решение как тот момент, когда Маркс окончательно и полностью примкнул к пролетариату. Никогда больше он не искал политического компромисса с буржуазией {34}.
Маркс отсутствовал в Кельне три недели. За время своей поездки этот адвокат рабочего человека, только что объявивший о своем разрыве со средним классом, две недели провел в первоклассном отеле Гамбурга {35}. Часто во время свих поездок он словно брал отпуск от бедности и проводил время (как правило, за чужой счет) в лучших гостиницах и на курортах. Это была своеобразная слабость, Маркс, вероятно, в душе любил роскошь и достаток. Это давало лишний козырь в руки его противникам — они всю жизнь (и даже после его смерти) обвиняли его в том, что он публично защищал угнетенных, а сам втихаря жил на широкую ногу. Эти критики не понимали Маркса: он не завидовал чужому комфорту, он просто настаивал на том, что право на него нужно заработать, не эксплуатируя при этом других.
Судя по его письмам, Маркс также любил — с некоторым озорством — изобразить из себя этакого дьявола во плоти, неожиданно появившись среди добропорядочных и обеспеченных буржуа. Он следил за их реакцией и за тем, как мало-помалу они начинали испытывать удовольствие от общения с ним — а так чаще всего и случалось. Впрочем, в Гамбурге, возможно, была и другая причина для подобного озорства. Он хорошо разбирался в психологии и знал: когда нужно немного денег — достаточно протянутой руки, но если денег нужно много — надо сделать вид, что ты вообще в них не нуждаешься. На самом же деле Маркс был нищим. Маркс и Женни истратили уже почти все, что у них было, причем почти все средства ушли на газету. Да и в «попрошайничестве» Марксу не везло. Он вернулся в Кельн беднее, чем был, и ему пришлось занимать денег, чтобы оплатить счет в отеле {36}. В Кельне ждали дурные вести — ордер на его выдворение из Пруссии был наконец подписан еще 11 мая, но предъявили его Марксу лишь 16-го. Последние публикации в газете — о конце революции в Германии — видимо, дали властям тот самый предлог, чтобы изгнать Карла Маркса {37}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});