Помолчали. Виррис тоже требовалось время переварить услышанное.
— Мне намекали, что Мад и верность — понятия несовместимые. Эти доброжелательные дамочки с гадючьими улыбочками. Вир! Он же…не прекратит! Я теперь только поняла, что из себя представляет этот… — Элге споткнулась, подбирая слова. — «Благоверный». Эти клятвы у Алтарного Камня…Он был белый, Вир, белый-белый. Как такое могло быть? Неужели Светлое Небо одобрило для меня такого мужа, которого всю жизнь вылавливать по чужим постелям?
— Все так живут, милая, — тихо-тихо, как-то виновато призналась Виррис.
Элге резко подняла голову.
— Я так не хочу. Я уйду от него, и пусть он одаривает своим бесценным вниманием кого угодно, хоть направо, хоть налево! Чужих жён, кузин, да хоть гоблина болотного!
— Мне казалось, Мад тебя любит.
— Может, и любит! Только помимо меня ещё целый список в очереди! Пусть хоть всех пере…перелюбит, но без меня! Я…я подам прошение о расторжении брака, и пусть себе любит кого хочет!
А может, и не действовал успокоительный настой: заторможенность уходила, уснувший было гнев поднял голову и требовал выхода; она вскочила на ноги.
— Элге, о чём ты говоришь! — встрепенулась старшая. — Какой ещё развод?!
— Который разрешён у нас в королевстве волей его величества Бастиана Лигарта. Я узнаю, что нужно делать, и…
— Элге, не пори горячку, хорошая моя. Ты хоть представляешь отношение к женщине, прошедшей эту ужасную процедуру? Как им живётся, ты знаешь? Не зря же разводы так редки! Мад…сволочь, первостатейная сволочь, признаю. Я бы лично ноги ему переломала, чтоб не ходил куда не следует! Но…он такой, как и все мужчины. Знаешь, гораздо хуже было бы, если он пил или поднимал на тебя руку, а он просто…слаб.
— Слаб..? Слаб?!
Нелепое, неуклюжее слово никак не подходило этому ослепительному красавцу, на рост и сложение которого многие барышни шеи сворачивали.
— Эль, поверь, тебе достался не самый ужасный вариант!
— Самый отвратительный из всех! — огрызнулась Элге, обшаривая взглядом комнату.
Не верилось, что Вир защищает этот «кусок дохлого тролля», как сама же и выразилась.
Увидела на столике возле окна позабытую вазу для цветов. Жаль, не мадвикова шея.
— Мне такой «вариант» не подходит!!
Дзы-ынн-н-нь!!!
Ваза просвистела над головой Виррис и врезалась в дверь. Сестра взвизгнула, подскочила испуганной ланью и резво метнулась за ширму в углу комнаты.
— Элге, прекрати!
— Не буду я жить с таким «вариантом»!
Рука вслепую пошарила по столику позади неё, нащупала резную объемную крышку шкатулки для рукоделия.
Бум-м-м!!
По полу запрыгали клубочки разноцветных ниток и пуговицы.
В руках у Элге оказался хрустальный кувшин.
— Дура!!!!!
Дзыннь!..
…
* * *
После Виррис снова успокаивала Элге, просила прощения за то, что нечаянно спровоцировала вспышку гнева, уверяла, что согласится с любым её решением, сколь бы ей самой не стояло оно поперек горла. Только уговаривала всё как следует обдумать, не позволять сиюминутным эмоциям утопить разум.
Элге и сама понимала, что на горячую голову радикальные решения не принимаются. Не видеть бы Мада больше никогда. Вообще никогда. А перед глазами так и стояла утренняя сцена, и бесконечно двигалась стройная женская спина, прикрытая длинными волосами…
«Ты же его так любила, Элге… Куда всё делось?» — спрашивала старшая.
Может ли чувство, которое когда-то ярко и пышно распустилось внутри неё, заливая всё вокруг, и её саму, горячим сиянием, наполнив смыслом, раскрасившим мир, увянуть в одно мгновение?
Не было у Элге ответа, как не осталось в сердце того ослепительного живого света, которым она щедро делилась с Мадвиком. Да и сердца-то не осталось. Так, оболочка одна.
— Я никогда его не прощу, — вот и всё, что она сказала сестре.
Горничные убрали комнату, не задав ни единого вопроса, не позволив себе ни одного косого взгляда. Приготовили для Элге одну из гостевых спален — она наотрез отказалась возвращаться в общие покои.
Мад не попадался на глаза весь день.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Гости потихонечку разъезжались. Заглядывала вернувшаяся с прогулки свекровь, участливо интересовалась самочувствием: Элге, как заправская актриса, разыгрывала мигрень, прячась за задёрнутыми портьерами, погрузившими комнату в приятный полумрак. Говорила, что пока не владеет своим даром столь филигранно, чтобы избавиться от головной боли. Остро ощущала волнение и беспокойство сестры: да, та сильно не одобряла воинственный настрой младшей, но с уговорами терпеть, простить и смириться не лезла.
«Время течёт, мы меняемся», — отмечала про себя Элге. Вир становилась чуть мягче, терпимее — иной раз она могла и не посчитаться с чувствами сестры и гнуть свою линию. «А я…я вру и вру, а вместо привычки всё та же тошнота».
— Возвращайся домой, Вир. Я справлюсь, — предложила Элге, когда за окном окончательно стемнело.
Взяв с младшей обещание слушать разум, а не эмоции, Виррис нехотя покинула особняк.
Элге сидела с книгой, забытой на коленях: собиралась почитать, но вместо этого просто думала, в сотый раз прокручивала в голове правду о муже. Ту, в которой он рассказывал отцу её тайны, не ставя в известность её саму — тоже. Осторожный стук в дверь; девушка не повернула головы. Мадвик вошёл неслышно, побитой собакой, был бы хвост — поджал, как пить дать.
— Элге, маленькая…
… Маленькая, глупенькая, наивненькая. Что ещё он собирается сказать? Такого, что вернет всё на место? В тот момент времени, когда они, как недавно просил Мад — ещё вместе?
— Уйди. Просто уйди.
— Ты меня ненавидишь, — не спрашивал, а утверждал муж. — Я чудовищно виноват перед тобой. Литта…
Элге скривилась, не поднимая глаз. Имя вызывало во рту привкус недозрелого крыжовника — невыносимо кисло. Как и все остальные слова, которые медленно подбирал сейчас Мад, а ведь у него никогда не было проблем с красивой лёгкой речью. Его дивный бархатистый голос и его искусство складно говорить — отдельные инструменты обольщения, она знала по себе. Но сейчас — неужто он всерьез полагает, что его лепет что-то исправит? Какая разница, сама или не сама пришла недокузина? Элге перестала слушать. Мадвик опустился перед ней на колени, прямо поверх вороха её юбок обнял ноги и уткнулся в складки платья лицом. Раскрытая на коленях книга от его возни съехала на пол. Элге смотрела на склонённую светловолосую голову пустыми глазами.
— Ненависть — слишком сильное чувство, Вик. Ты его не заслуживаешь. Ты вызываешь у меня только сильнейшее омерзение, не больше. Будь любезен — закрой дверь с той стороны.
Камень на Алтаре светился белым, она помнила. Какой же силой обладает тот великий и могущественный, если сумел обмануть Алтарь?! А что она просила? Чтобы Мадвик Форриль женился на ней вместо Гайры, кажется, так? Элге закусила губу, гася глухой стон. Ещё бы он над ней не насмехался, тот, с половиной человеческого лица! Не счастливый брак, не любовь, бескрайнюю, как море, даже не верность. Почему-то полагала, что всё это и так прилагается, как само собой разумеющееся. А в реальности к такому желанию приплелись лишь бездонное разочарование и горечь.
Не надо было бороться за него, надо было оставить Мадвика синеглазой баронессе.
Сон к ней так и не пришёл.
Глава 40
— Как вы себя чувствуете, деточка? — участливо поинтересовалась свекровь на следующее утро. — Такая бледненькая. Мадди, почему твоя жена такая бледная? Ты должен следить, чтобы Элге хорошо высыпалась!
Мад закашлялся, подавившись слоёным пирожком.
— Я…
— Он следит, — вежливо улыбнулась Элге.
— Я слежу, — выдавил горе-муж.
Лорд Тивис посматривал с обычной прохладной любезностью.
Элге заставила себя что-нибудь съесть, чувствуя на себе пришибленный взгляд Мадвика. Надеялась, что в глазах почтенного семейства сама выглядит спокойно. И только следила, чтобы не дрожали в нетерпении руки. Чуть-чуть потерпеть, всего один завтрак.