– Сделаем, – кивнула Лайсон.
– Ты говоришь по-французски? – обратилась Брина к Питеру.
Тот сконфузился: – Нет.
– Ладно. Лиз, рисуй… Код удостоверения личности и тому подобное.
– Заметано.
– Брина, я не хотел бы вмешиваться, но учти, что я – тролль. Среди ученых, по крайней мере в этой области, нет ни одного тролля. Я специально проверял. Так что я не смогу сыграть эту роль. – Он с большим сомнением посмотрел на девушку.
– Ничего, сможешь. Ты, Профэссор, забыл, что магия все еще существует, – с видом победительницы провозгласила Брина. – Она и во мне и в тебе. С ее помощью можно творить чудеса, а не только изменять внешность.
– Сделаем тебя обыкновенным хиляком, каких много шатается по улицам, – добавила Лайсон.
– Я не желаю! – неожиданно подала голос Катарина.
– Что? – спросили в унисон Брина и Питер.
– Это исключено!! Я не пойду туда. Я не хочу, чтобы… – Она выглядела совсем больной, опустошенной, бледной, особенно на фоне ярко окрашенной кухонной стены. Так и недоговорив, она, пошатываясь, вышла из комнаты. Питер бросился за ней, но вынужден был остановиться у двери, на которой красовалась большая буква Ж. Через несколько секунд он услышал, как Катарину вырвало. Сзади, на пороге кухни, появилась Лайсон – лицо у нее было каменное. Питер подождал немного, потом с силой рванул на себя дверь туалетной комнаты.
Это было типичное для всех учреждений помещение – просторное, повсюду раковины, кабины. Точно такая же комната бьша расположена в другом конце обустроенных для проживания апартаментов. Катарину он нашел в первой же кабине – она стояла на коленях. Питер оторвал большой кусок туалетной бумаги – так и застыл, держа ее на весу. Катарина тяжело дышала, руками упиралась в стенки кабины. Тролль наконец протянул ей бумагу – так, чтобы она могла увидеть ее. Женщина на какую-то секунду испугалась, потом взяла ее и обтерла лицо. Попыталась встать. Питер осторожно поддержал ее.
– Спасибо, – поблагодарила она, не глядя в его сторону.
– Все в порядке? – осторожно спросил тролль.
– Не совсем… Иной раз на меня накатывает.
– Это от беременности… – Он растерянно развел руками.
– В том-то и дело. – Она горько рассмеялась. Питер был смущен. Он явно сунул нос туда, куда не
следовало. Тролль отступил к стене и уже хотел совсем уйти, но Катарина спросила:
– Как ты считаешь, почему женщины-орки пошли на это?
– На что? На продажу плода? – переспросил Питер.
– Да.
– Мне кажется, они решили, что у них нет выбора.
Катарина кивнула:
– А у меня есть выбор. Я не собираюсь продавать своего ребенка. Брина права…
Питеру опять стало неловко:
– Конечно, но я…
– Хорошо, я пойду туда. – Она сжала пальцы в кулачок и с силой ударила в стенку кабины. На скулах у нее заиграли желваки, глаза подернулись дымкой. – Не могу поверить, что я… – Она невольно глотнула. – Что я способна буду торговать своим сыном. Использовать его как…
Питер вконец смутился. Зеленоватая кожа на лице побурела, шея налилась отчетливо заметным багрянцем. Она улыбнулась ему одновременно жалко и жестко, потом протянула руки. Неожиданно тролль припомнил голографии, найденные у нее дома.
– Когда я была маленькой, я едва не умерла от голода. Анорексия[16]. Как говорится, все болезни от нервов. Вот и у меня случилась…
Питер сразу вспомнил изможденную девочку за праздничным столом, потом ее личико на подушке в больничной палате.
– Этакий, знаешь, находящийся под наблюдением врачей феномен подросткового возраста. Ты, наверное, не слышал о такой болезни?
– Слышал. Расстройство пищеварения на нервной почве, – кивнул он.
– Да, – резко ответила женщина, – только у меня все проявилось во много-много-много раз сильнее. Казалось бы, все было на поверхности – симптомы, ухудшение состояния. И метод лечения ясен – я не могла есть что попало. Каждый грамм пищи должен был быть под контролем. Это было невыносимо – не хотеть есть. Вроде бы одна-единственная вещь на свете находится в твоем полном распоряжении. Твое тело… Особенно в юности… А у меня получилось наоборот – оно владело мной. Безраздельно и деспотически. Знаешь, как я натерпелась в те годы. Моя мама… – Она неожиданно сменила тему. – Все вокруг считали, что я не ем потому, что хочу сохранить фигуру. Это было не так.
Она принялась расхаживать по туалетной комнате – руки прижала к груди.
– Я постоянно твердила себе: «Строго следи за тем, что ешь!» Я должна была держать под контролем каждый свой поступок. Мир для меня ограничился постоянными напоминаниями, что можно, что нельзя, и поскольку «что нельзя» оказалось во много раз больше, чем «что можно», это был своего рода ад. Что оставалось делать, – Катарина приблизилась к одной из раковин, взялась за ее края и долго разглядывала свое отражение в зеркале. Потом высунула язык – и его изучила. Вздохнула, чем-то он ей не понравился. Питер не смог догадаться чем. Голос ее теперь звучал ровно, безжизненно:
– От подобного контроля можно было сойти с ума. Лучше сдохнуть! В те годы я настолько хорошо познакомилась со своим телом – что ему было можно, а что нельзя, – что от подобного многознания хотелось отравиться. Раз и навсегда, как ни глупо это звучит. Я должна была поступать только хорошо – и ни-ни плохо.
Катарина пошлепала себя ладонями по щекам. Решила, наверное, чуть-чуть их подрумянить… Питер не удержался, шагнул к ней, но женщина подняла руку и жестом остановила его. Ее щечки действительно порозовели.
– Знаешь, чего я больше всего хочу? – Она помолчала, не дождавшись ответа, сказала: – Хочу избавиться от ребенка. Не дай Бог ему такую жизнь, как у тебя или у меня. – Подбородок у нее задрожал. – Хочу забыть Джона. Хочу все забыть. – Она отошла от раковины и прижалась спиной к стене. – Посмотри на меня, какая я мать?
Она действительно выглядела ужасно. Питер промолчал.
– Не говори ничего. Это не имеет значения, что бы ты ни сказал. – Тыльной стороной ладони она вытерла глаза. – Я все равно оставлю ребенка. Избавиться от него – это было бы слишком просто. Это была бы трусость. По отношению к самой себе. Я не могу позволить себе такую роскошь, как трусость, особенно сейчас. Поступить так – значит снова проконтролировать себя. Этого нельзя, того… Хватит! Мне уже не четырнадцать лет. Я не Брина, у которой нет денег и которая должна жить на улице. Я хочу, чтобы у меня был ребенок. Я хочу, чтобы у меня осталась частичка Джона. Я хочу быть свободной. Не желаю быть под надзором. Даже своим, личным… – Она погладила живот. – Я желаю ему всего самого лучшего. Лучшее – это не значит самое совершенное, безмятежное, созерцательное. – Она закрыла глаза и тяжело вздохнула: – Питер?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});