и понимаю. Лена, она как ты знаешь особенная и я очень рад тому, что ты у неё появился. Но тебя ведь не это беспокоит?
— Меня беспокоит… Меня очень беспокоит…
— Вторая? Хм-м-м… Знаю. Но что именно? То что она старше? То что она твоя учительница? Или то что их у тебя двое?
— Последнее, — опустив голову вздыхаю. — Вы и об этом знаете. Мне… Мне даже немного стыдно. Но дело не в этом, а…
— Знаю, я директор и должен всё знать. Ситуация твоя, мягко скажем для самого тебя не простая. Но за то что пришёл ко мне — хвалю. Никогда не отказывайся от помощи. Не во всех вопросах можно разобраться самому. Особенно в этом. И дело тут не в Лене, не в Тане, а в тебе. Ты не можешь отпустить прошлое, и поскольку честный то живёшь по правилам. Старым, к новым ты ещё не привык. И с одной стороны это хорошо.
— А с другой?
— С другой, надо обладать гибкостью. Уметь подстраиваться и изменяться. Наш социум как невероятно прост, так и сложен. И ты, Игорь, или станешь полноценной частью общества, или в итоге замучаешься. Понимаю, две жены и более, для тебя дикость, но для нас это нормально. У меня две, у Василь Макарыча твоего тренера две. У многих две, три, а в редких случаях и пять. В этом нет ничего страшного, для нас. Это часть нашей культуры, жизни, истории. Я помню этот указ, хорошо помню. Знаешь как всё было? У-у-у, расскажу не поверишь. Я тогда на стройке работал, Лазаревск строил. Мечтал что поступлю в институт, стану учителем. Мечта у меня такая была. Пока же по три смены пахал. Жена моя, Верочка, там же крановщицей работала. А вокруг разруха после войны, голод. И в тот вечер… Как сейчас помню, сидим мы за столом. У нас на двоих буханка чёрного хлеба, банка грибного паштета, и настоящее сокровище для моей любимой. Парочка «клубничников.» Сидим мы, смотрю на жену, не нарадуюсь. А тут указ по радио. Так мол и так, приняли новый закон о многожёнстве. А вы, граждане, извольте исполнять. И я как бы не против, видел на войне случаи. Они были, поверь мне… Знал я человека, у которого до указа шесть жён было. Но я тогда дураком был. Наслушался недовольных, поддался общим настроениям, и мне всё это таким диким казаться начало. Неправильным, аморальным. Я даже ругаться вместе со всеми начал. Как и они не мог понять как наши лидеры до такой мерзости додумались. Забыли мы об этом, не думали, не вспоминали. Время шло, тяжёлое время. И тут смотрю я на знакомых своих, на начальство и глазам не верю. Мужиков-то после войны почти не осталось, одни девки работали. Но тут, один вторую взял, другой. Их конечно, осуждать бросились, до драк дело доходило. Однако начальство всё это быстро пресекло. А потом смотрю… Один в деревне участок получил и с жёнами туда перебрался. Второму квартиру дали, продуктовые пайки выдавать начали. Долго я над всем этим думал, как и большинство неправильным считал, с друзьями кто решился здороваться перестал. Человека, который мне неоднократно жизнь спасал ненавидеть начал. А время было… Смерть тогда ещё всех косила, а когда двадцать часов в сутки чтобы себя и жену прокормить работаешь, не до романтики, и не до детей. Да и я, слушая доброхотов и всезнающих вёл себя как идиот. А потом…
Бригадир вмешался. Меня на собрание и как начали чихвостить. Я даже уехать хотел.
Шёл по улице, бесился. Так бесился, что совсем плохо стало. И тут я встретил сослуживца. Воевали мы вместе, смерти в глаза смотрели, вот он и высказал мне всё. Заставил вспомнить каким я был раньше, как человека этого, с шестью жёнами поддерживал, как они все, не один, не два, а сотни раз рискуя собой спасали меня, лечили, на себе с поля боя выносили. И вот он мне быстро мозги на место поставил. И только тогда я понял, что не по прихоти так государство решило, и не по скудоумию. Выхода другого не было, ни у них, ни у нас. Вымирали мы. И убивать друг друга начали. Понимаешь, я просто не заметил, как из чуть сволочью не стал. Как наслушался придурков и чуть не предал товарищей. А потом…
— Что?
— Самое интересное, — улыбается Иван Палыч. — Сидели мы в пивнухе. Друг мой ушёл, а я. Я запечатлился, на продавщицу. Ага… Правда тогда я от страха убежал. Домой… Жене всё рассказывал со слезами. Прощения просил. А она меня за руку взяла и увела к пивнухе. А там… Жизнь очень очень быстро наладилась. И время появилось, и выжить стало легче. Государство нам сразу же помощь выделило. Пайки, выплаты, выходные. Со временем страх прошёл, мы поняли что так лучше, а там дети появились. И я не жалею. Нисколько. Жизнь, она штука сложная, иногда непонятная. Сегодня она тебя ненавидит, ты изрешечённый пулями в окопе умираешь, а завтра она тебе даст всё и даже больше. И дело тут не в почёте, не в помощи от государства, а в том что люди жить должны. Особенно наши, те кто выжил, те кто родину отстоял. Да, нас осуждают. Особенно за океаном. Там если мужик на мужике женится, то норма. А наши обычаи, дикие и неправильные. То церковь небогоугодными посчитает, то какой-нибудь активист речи умные толкать начнёт.