штаб у вас?
— А вот в том вагончике, — ответил мне тот, что с винтовкой. Вагончик четырехосный, разве чуть пониже железнодорожного вагона, но на резиновом ходу, впереди — конская сбруя.
«Неужели такую махину лошадями тянут?» Оказалось, да. Двенадцать битюгов впрягают. Поднимаюсь по стремянке в вагон. И не верю своим глазам: за столом сидит Перетяга Николай Остапович, гвардии майор.
— Прибыл с группой гвардейцев в ваше распоряжение…
— Вольно, вольно, Снежков. Дай-ка пожму руку. Правду говорят, что гора с горой не сходится, а человек… Не гадал, не думал. Значит, в табунщики ко мне?
— Выходит, что так, товарищ гвардии майор! — жму я протянутую мне руку. Раньше майор руки не подавал, а теперь вот, гляди, переменился.
— Сдашь документы в строевой отдел, — кивнул он на протянутые мной бумаги. — Давно из бригады? Как там без меня?
— Все хорошо, обходятся…
— Я знал, что обойдутся, — он грустно улыбнулся. — С конями мне сподручней. Танкист из меня, выходит, не получился. Но служба есть служба. Я ведь тоже временно. Пригоним коней в Россию, сдадим, и в штатские. Пора мне, Снежков, на отдых. С гражданской мундира не снимал. Ты вот, бисова душа, четыре года в армии, а, поди, надоело?
— Что правда, то правда. Но если того обстановка требует…
— Ладно. Знаю сам. Сдавай документы. Строевой отдел с того конца вагона. А потом покажешь своих гвардейцев, побачу.
— Есть!
Поворачиваюсь по-уставному и выхожу.
Гвардейцы уже столпились у штаба, ждут меня.
— Ну, — говорю, — попали мы под начало «старого» бати…
— Какого «старого»? — перебивает меня Скалов.
— К Перетяге, Серега.
— Где наша не пропадала, — проговорил Скалов. — Хоть в танкистах, хоть в казаках.
— Все же подтянитесь, построить велел. Он ведь каждого помнит.
— Еще бы, — Прончатый усмехнулся в усы, не забыл, должно быть, как его Перетяга за несоблюдение формы отправил на «губу». Пуговицы на воротниках гимнастерок застегнули, ремни поправили. Двенадцать человек привели себя в порядок: они знали комбрига Перетягу.
— Присмотри тут, — сказал я Скалову и отправился в строевую часть. Там меня долго не задержали: аттестаты — вещевой, продовольственный и денежный — все в порядке. Оказалось, что я для своей группы должен принять имущество: повозки, упряжь, седла, на каждого по десятку коней и фуража для них. Лошадей-то у нас получается целый эскадрон. Как и что с ними делать? Чистить надо, поить и кормить вовремя. Забот больше, чем с танком.
Скалов построил гвардейцев, доложил мне. Я прошелся по строю. Вроде бы у всех полный порядок, солдаты бывалые, почти все в возрасте. Такие и с конями и с танками справятся, и я облегченно вздохнул. Пошел к Перетяге докладывать.
— Здравствуйте, гвардейцы-суворовцы! — громовым басом поздоровался майор, не забыл, что наша бригада награждена орденом Суворова.
— Здравия желаем, товарищ гвардии майор! — скандировал строй вполне прилично, будто не десяток человек, а целая рота ответила. Вижу, польстило это майору.
— Вольно! — командует.
Я дублирую:
— Вольно.
— Гвардии сержант Прончатый!
— Так точно, товарищ гвардии майор! — отвечает Тимофей.
— Ну, так с чего рыба тухнет? — глаза майора смеются.
— Известно с чего, товарищ гвардии майор.
— Вижу, на пользу пошла наука.
— Служба, товарищ гвардии майор.
— И ты здесь, гвардии ефрейтор?
— Так точно! — отвечает Скворцов.
— Что так?
— Единственный кормилец в семье, отпустили.
— Понятно. А теперь слушайте главное. Задала у нас сложная. Путь далек, и земля вокруг чужая. Есть тут разные националисты и прочая гнусь, зарятся на наше добро. Завидуют, куда, мол, коней угоняют. А кони-то наши. Так вот, коней этих мы должны доставить в колхозы и совхозы целехонькими, упитанными, без потертостей и прочей хвори. Тягла на родине большая нехватка, четыре года на войну робил народ. Сами знаете — из хозяйств машины в армию мобилизовали. В общем, очень нужные кони, и они доверены нам с вами. Ясно? А теперь размещайтесь и готовьтесь к перегону. Выполняйте, гвардии лейтенант!
— Есть! — говорю и четко поворачиваюсь к строю. — Сержант Прончатый и рядовой Агафонов — ко мне. Остальные разойдись.
* * *
Двинулось наше кондепо проселочными дорогами в обочь городов. Повозки запряжены парами, у каждой — закрепленные за возницей кони. Нещадно пекло солнце, поэтому солдаты натянули на подводах палатки — получился с виду своеобразный цыганский табор, растянувшийся на десятки километров. Штабной вагон с Перетягой двигался где-то в центре, а вдоль колонны сновали верхами командиры взводов, связные.
Я тоже поначалу не слезал с седла, все следил за своей группой: не отбились ли где лошади, не отстала ли повозка. Через несколько дней я уже ходил — ноги ухватом, а потом и совсем слег. Без навыка в седле далеко не ускачешь. Прончатый заменил меня, пока я не мог ездить верхом. Тимофей не пользовался седлом, на коне сидел по-бабьи, боком, вообще не казаковал, а исполнял порученное ему дело, как лучше и удобнее. Агафонов с подводы слезал только поразмяться.
Скалов посмеивался надо мной:
— Ну, как твое «седло»? Подживает? Или еще в волдырях? — Серега садился ко мне на телегу, настраивал гитару и запевал:
Кое-как плетутся кони по дороженьке, А дорожка утомительно длинна, Эх, промчаться, поразмять бы коням ноженьки, Только, где там, заругает старшина.
Плестись шагом действительно тоскливо, а походный порядок нарушать нельзя, не один едешь, а целым полком.
Поют и на других подводах — украинские, волжские, сибирские песни, слышны баяны и еще не вошедшие в моду аккордеоны. Случается ехать через село, жители с завистью поглядывают на коней, видать, тягла у них в крестьянском деле тоже не густо. А