– Кейси, – сказала Джез, в растерянности опускаясь на скамейку у рояля рядом с ним. – Ты был здесь последние месяцы и знаешь, что происходит между моим отцом и Рэд. Скажи, что это такое?
– Да, находился.
Он перестал играть, повернулся и посмотрел на нее.
– Настоящая любовь? Рэд и мой отец? Ты ведь не думаешь, что это так!
– Мне кажется, что это именно так.
– Но откуда ты знаешь? Ты что, эксперт? Они просто развлекаются. Посмотри, как они себя ведут, они просто... Почему бы им не объявить всем о своих отношениях, ради всех святых! «Привет, мир! Догадываешься, кто вновь обрел давно потерянные гормоны?» Меня от этого просто тошнит!
– Послушай, Джез, – мягко сказал Кейси, – давай вообразим, что ты по-настоящему влюблена. Кстати, ты влюблена в кого-нибудь?
– Ну, конечно, нет, – возмущенно ответила Джез. Определенно, она не назвала бы свои отношения с Сэмом Батлером состоянием влюбленности. Да она бы и не позволила себе влюбиться в объект обожания десятков миллионов женщин, это невозможно абсолютно! Только толпа влюбляется в актеров.
– Вот давай постараемся представить себе, что ты безумно полюбила... о, просто кого-нибудь... ради примера, скажем, меня, потому как я просто ближайший во всей округе подходящий мужчина. И твое глупое сердце убедило тебя, что я самый красивый мужчина на свете, очень умный, невероятно внимательный, сексуальный вне всякого сравнения, какой-нибудь Фред Астер в танцах и...
– Надо признаться, ты действительно прекрасно танцуешь, – ворчливо согласилась Джез.
– Постарайся представить себе, что все так и есть, Джез. Любовь для тебя – все, а остальной мир как бы не существует – вот так. И конечно, ты не в состоянии скрыть свои чувства.
– К чему ты клонишь?
Джез очень подозрительно относилась к каждому слову, услышанному от Кейси. Вероятнее всего, это был один из его хорошо продуманных приемов.
– Заставит ли тебя то, что ты чувствуешь ко мне, любить твоего отца меньше?
– Конечно, нет, – спокойно ответила Джез. – В твоем неуклюжем примере – могу добавить, как всегда, неуклюжем примере, – ты предположил, будто я боюсь, что мой отец станет любить меня меньше из-за того, что он так увивается за Рэд. Но ты упустил одно – меня шокирует ребячество в его поведении. Мой отец, Майк Килкуллен, не мог бы показать более откровенно, что он остается на эту ночь у нее. А он, боже мой, просто почти прямо сказал об этом!
– Ты когда-нибудь теряла голову из-за любви?
– Возможно... возможно, когда я была почти ребенком, годы и годы назад. Каждый, кто видит небо, влюбляется хоть раз в жизни, – пролепетала Джез. – Но какое это имеет значение?
– И ты, когда виделась с отцом, не вела себя так, что было абсолютно ясно, что ты по уши влюблена? Он не замечал ничего?
– Думаю, мог это заметить.
Джез вдруг вспомнила отца, как он, совершенно взбешенный, показывал Гэйбу фотографию ее матери, которую она сделала, будучи восьмилетним ребенком, когда она и Гэйб приехали к нему, чтобы сообщить, что они уезжают вместе в Никарагуа.
– Но разве ты не любила отца так же, как и до этого? Любовь к одному не может уничтожить любовь к другому, ведь правда?
– Нет, не может... правда... – в раздумье, печально ответила Джез. – Действительно, нет, никогда и ни при каких условиях.
– Я сказал все, что знаю по этому делу.
У Джез вдруг неудержимо полились слезы. Она разрыдалась, громко и безутешно, стуча кулаками по крышке фортепьяно. Пораженный и удивленный, Кейси обвил ее руками, а она, сотрясаемая волнами рыданий, беспомощно уткнулась ему в грудь. В этих рыданиях слышалась какая-то трагедия, какая-то печаль, которые он был не в силах понять. Он гладил ее по волосам, будто она была маленькой девочкой, и крепко держал в руках эту взрослую женщину, которая неожиданно превратилась в несчастный комок такого почти детского горя. При этом Кейси бормотал какие-то слова, выражающие сочувствие и понимание, хотя никогда до этого не думал, что способен на такое, и терпеливо похлопывал ее, утешая и успокаивая. В конце концов буря страданий начала постепенно затихать, оставляя после себя разрозненные всхлипывания. Он не решался задавать ей вопросы. Кажется, он и так причинил ей достаточно горя.
– Я была полнейшая дрянь... полнейшая, законченная дрянь, – всхлипывала Джез. – Это было почти... как будто отец не существовал... хорошо, если я звонила ему, чтобы сказать, что я еще жива... в течение почти двух долгих лет. Я не могу поверить, что я могла так поступать с ним... О, Кейси, что бы с ним ни происходило, он никогда не поступит так же со мной, правда?
– Джез, детка, ты только подумай. Твой отец совсем не восемнадцатилетняя невинная девочка, влюбленная впервые в...
– Откуда же ты знаешь, сколько мне было лет? И как это ты узнал, что это было впервые? И откуда ты знаешь, что я была невинна?
– А... я... это... черт!
Джез вскочила со скамейки и в бешенстве уперла руки в бока, пристально глядя на Кейси:
– Вы, двое здоровых, высоких, сильных, молчаливых мужчин, не нашли ничего лучшего, как сидеть и болтать о том, что произошло со мной много-много лет назад?! О чем вы не имеете никакого права знать, потому что это совсем не ваше дело, черт возьми, и он должен был знать об этом! Пропади все пропадом, теперь я уже точно по уши в дерьме!
– Проклятье! – Кейси, закрыв глаза, стукнул себя кулаком по лбу. – Будь все проклято! Но ты совсем ничего не понимаешь. Это... ну, просто однажды ночью все это как-то вылезло наружу... Знаешь, как люди иногда начинают откровенно говорить о себе и своих семьях, когда они становятся действительно хорошими друзьями... и иногда они говорят то, чего не должны говорить, просто так, случайно, Джез, только один раз, честно... мы больше никогда не разговаривали о тебе и Гэйбе. Клянусь тебе!
– Гэйб, ты знаешь даже это! – продолжала бушевать она.
– А что Гэйб – это какое-то неприкосновенное имя? Спусти пары, Джез, пожалуйста. Я тебя умоляю. А теперь послушай. Однажды ночью, когда твой отец рассказывал мне о твоей матери, он рассказал и о том, как ты утешала его, постоянно находясь с ним, просто спасла его от безумия после ее смерти, несмотря на то, что была еще совсем маленькой девочкой... и вот затем получилось так, что он рассказал, как этот Гэйб вторгся в вашу жизнь. Он сказал, что ты стала взрослой сразу, безумно быстро, и что пару лет он отчаянно беспокоился о тебе, в ужасе от того, что ты всегда будешь бегать из одной «горячей точки» или войны в другую. Но он ничего не мог поделать с этим, не мог остановить тебя, так же, как он не мог остановить и твою мать, не мог удержать ее от поездок и от дела, которое она обязана была делать.
– Отец говорил о моей матери? – спросила Джез в величайшем удивлении. – Он никогда даже не упоминал ее имени... мы никогда... мы просто не могли...