— Стал совершать ошибки… Допускает просчеты, — бархатным басом ответил первосвященник, стараясь не смотреть ни на тестя, ни на начальника храмовой стражи.
— А ты что скажешь, Наум? — спросил Ханна и клюв своего носа нацелил в сторону заместителя первосвященника по богослужениям.
— Думаю, сейчас не время проводить срочные замены, — весомо начал Наум. Но Ханна его почти шепотом перебил:
— Не о том тебя спрашиваю. В этих делах мы как-нибудь без тебя разберемся.
Чем тише говорил Ханна, тем продолжительнее после его слов становились паузы, тем больше времени требовалось собеседнику, чтобы решиться и ответить.
— Прости. Я, кажется, не понял вопроса, — помолчав, растерянно признался Наум и стал смотреть на Каиафу и Елеазара, словно ища у них поддержки. Однако ни тот, ни другой помощи не подали: Елеазар прикрыл глаза, а первосвященник, став еще величавее, принялся разглядывать предзакатное небо.
— А он понял, о чем ты его спросил? — произнес Ханна.
— Кто понял? — Наум совсем потерялся.
— Ты, говорят, организовал целую депутацию, — продолжал Ханна, — и во главе священников и начальников отправился в Храм, чтобы вопросить этого… как его?..
— Иисус. Из Назарета, — услужливо подсказал Амос, красный, как весенняя анемона.
— Ну да, этого Галилеянина… Я спрашиваю: понял ли oн тебя? И что ты, главный среди священников, понял из его ответа?
— Теперь понятно, — быстро, как бы себе самому, объяснил Наум. — Теперь я могу ответить… Первым делом я осведомился, где находится брат Елеазар, ибо, по логике вещей, именно он должен был…
— Говори короче. Ты не на проповеди, — прервал его Ханна.
— Я спросил Галилеянина, какой властью он творит подобные беспорядки. Он мне не ответил. Вернее, сказал, что не знает, какой властью творит. А после рассказал нам две притчи. В первой речь шла о двух сыновьях, которых отец отправил на работу в виноградник…
— Опять долго говоришь. С какой стати нам слушать притчи этого олуха, — сказал Ханна и улыбнулся. Улыбка у него была весьма приятной, если не смотреть ему в глаза.
— А как же тогда рассказывать? — испуганно спросил Наум.
— Выводы давай. Чтобы мы приняли решение.
— Выводы. Хорошо. Выводы, — опять, словно самому себе, сказал Наум. И тут же рассердился и засверкал взглядом: — Выводы такие. В притчах своих, особенно во второй, этот негодяй обвинил нас в том, что мы уже убили многих пророков, а недавно убили чуть ли не Сына Божьего… Он, видимо, намекал на Иоанна, сына Захарии, которого в народе называют Крестителем… Якобы мы выдали его Антипе, который отрубил ему голову…
— Он не так говорил, — не удержался и встрял в разговор Амос. — Он говорил о каких-то виноградарях, о слугах, которых посылал к ним хозяин…
— Молчи, коли не знаешь! — ревностно напустился на него Наум. — На языке Писания «виноградник» — это народ иудейский, «виноградари» — слуги Божий, а «хозяин виноградника» — сам наш Господь. «Вывести вон» — значит отдать на поругание, ну, хотя бы Ироду Антипе. За все эти преступления, якобы нами совершенные, мы понесем очень суровое наказание — ждет нас «камень преткновения»!.. О «камне преткновения», наверное, не стоит упоминать? — вдруг, словно испугавшись своего громкого голоса, тихо спросил Наум, виновато взглянув на Ханну.
— О камне как раз стоит, — продолжал улыбаться старик. И тогда Наум гневно воскликнул:
— Он нагло объявил, что — дословно цитирую — «камень, который отвергли строители, сделался главою угла, и тот, кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого камень упадет, того непременно раздавит»!.. Думаю, не надо объяснять всем, кроме Амоса, что эти страшные слова означают на языке великих пророков и Святого Писания?!
— Не надо. — Ханна перестал улыбаться.
— И всё это говорилось при стечении народа! — еще сильнее возмутился преподобный Наум. — И хоть чернь глупа, в ней всегда найдутся умники, которые, в отличие от Амоса, поняли истинный смысл этих наглых обвинений!
Наум осекся, потому что книжник снова поднялся со скамейки и опять зашептал на ухо хозяину. А Ханна внимательно слушал слугу, и нос его становился все более хищным, глаза — как будто еще более раскосыми.
— Говорят, он назвал нас разбойниками? — тихо и угрожающе спросил старик, когда книжник кончил шептать.
— Я этого не слышал, — испуганно ответил Наум.
— «Вы сделали Храм вертепом разбойников». Говорил он это или не говорил? — еще тише и еще страшнее спросил Ханна.
— Он это раньше сказал. Когда выгонял торговцев… Так мне докладывали, — с трудом проговорил Амос, с опаской косясь на Наума и в страхе — на Ханну.
— Неужто уже известно? — спросил Ханна и посмотрел на сына своего, Елеазара.
— Нет. Не может быть известно… Простое совпадение, — ответил начальник храмовой торговли.
— Похоже, я распустил вас. А вы распустили народ, — зловеще произнес старик. Его темные глаза вдруг стали желтеть, взгляд наполнился каким-то желчным огнем, и этим взглядом, словно клещами, он стал обхватывать стоявших перед ним людей, одного за другим, будто примеривался, с какого удобнее начать пытку.
Но это продолжалось недолго. Очень скоро Ханна взял себя в руки и, глядя во двор, стал отдавать распоряжения:
— С этим смутьяном мы, разумеется, разберемся. Но не сегодня. Сегодня Елеазар выберет из торговцев самых солидных и самых вменяемых работников, и завтра с утра они будут торговать в Храме, тихо и чинно, никого не обижая и не провоцируя. Но цен ни в коем случае не понижать, а, наоборот, повысить их на один прутаг, чтобы сегодняшние наши потери были компенсированы. На один прутаг. Ты слышал? И ни на пол-лепты выше!
— Слушаюсь, отец, — откликнулся Елеазар.
— Теперь Амос… Завтра всю стражу приведешь в Храм. Половину из них, как когда-то Пилат, переоденешь в горожан или в паломников. И если хоть малейший беспорядок возникнет… С раннего утра, как только откроют храмовые ворота, стражники уже должны быть на местах.
— Прямо сейчас их расставлю! Всю ночь будем готовиться! — тихо вскричал Амос.
— Сейчас не надо. Завтра с восходом солнца. Делай, как сказано, — терпеливо повторил Ханна и взгляд свой перевел на левую половину дворца, на зал, в котором обычно собирался малый синедрион. — Наум… Тебе поручаю, не откладывая, встретиться с фарисеями. С Левием обязательно. А можешь и с Иоилем переговорить. Пусть завтра кто-нибудь из наших умников совместно с фарисеями подойдут к Галилеянину и зададут ему парочку вопросов. Сам выберешь какие. Желательно из тех, на которые ни «да», ни «нет» ответить невозможно. Как только он ошибется, вы тут же укажете народу на его ошибку. И новый вопрос зададите, сложнее прежнего… Народу надо разъяснять. Его нужно учить. Народ надо подготавливать… Это понятно?
— Более чем понятно, — быстро ответил Наум, и ли цо его сразу приобрело строгое и важное выражение.
А Ханна посмотрел направо, на ту часть дворца, в которой размещались покои его зятя, Иосифа Каиафы, первосвященника Иудеи, и спросил, легко и небрежно:
— Ну что там у тебя по Иисусу?
Каиафа тут же утратил свою величавость и стал докладывать:
— Сегодня я встречался с Пилатом. Он сделал вид, что ничего не знает о подробностях ареста Вараввы. Но, судя по всему, его захватила римская служба безопасности, и они его где-то прячут. Пилат обещал мне…
— Погоди, — прервал его Ханна и, обратившись к другим присутствовавшим, спросил: — А вы что тут делаете? Вам мало заданий? Ступайте с миром.
Первым к лестнице, ведущей на первый этаж, устремился квадратный Амос. За ним — степенный и гордый Наум. Потом — Елеазар. Сидевший на табуретке книжник стал было подниматься, но Ханна положил ему руку на плечо и велел:
— Сиди. Тебя это в первую очередь касается.
Каиафа докладывал. Ханна слушал и гладил по плечу сидевшего у его ног слугу. И молча следил за тем, как за стеной Манасии, за водоемом Езекии, над равниной между Святым Городом и далеким Римским морем садилось рыжее солнце.
Закат был обычным. Но жарким и душным. Как летом.