И каких только нет названии! Надевай Шапку, накидывай Шубу, зажигай Свечу и ступай Потайкой к Нюре и Жанне, бойся Хунхуза и не бери верхнее До: подобные немудрящие шутки лепит остряк-пассажир из названий станций.
Михайло Чесноковск, Ерофей Павлович, Каганович — понятно, названия взяты по известным людям. А вот Критово — от средиземноморского острова Крит, что ли? А Короли? И как вклинилась между Тайшетом и Разгоном вдруг Байроновка?
Откуда здесь память о великом английском поэте, авторе не только гениальных стихов, но и собственной трагической жизни! Хотелось бы знать, что за Яшка и что за Хопка увековечились в соседствующих станциях Яшкиво и Хопкино.
Если бы кто-то взял на себя труд составить своего рода приложение к указателю пассажирских сообщений: книжечку, где хотя бы кратко пояснялось значение названий станций и разъездов и откуда повелись эти названия! Коротенькая история родины. Ею зачитывались бы не одни пассажиры. Переизданиям, дополнениям, переработкам не было б конца, и все жадно раскупал бы читатель. Кроме истории, получится наглядное, такое неоспоримое свидетельство русской национальной терпимости, доказательство отсутствия шовинизма в русском характере. Большинство пунктов носят имена не славянские, а те, которые русские узнавали, придя на место, и сохраняли, следуя справедливости: коль скоро местные жители зовут Тайшет Тайшетом, так ему и быть. И нечего голову ломать, подбирая новые названия для Куэнги, Могочи, Амазара, Кунгура, Уруши, подмосковных Арсаков и скольких других. Оно получается солиднее, серьезнее, чем наклеивать на карту для группы тихоокеанских островов, скажем, имя лорда Сандвича, ничем, кроме бутербродов, не прославленное.
Такие мысли, которыми он впоследствии делился с женой и с друзьями, навещали старшего лейтенанта милиции Нестерова, когда он катился на Дальний Восток, глядя в окна вагона и почитывая железнодорожный справочник. Ему еще долго ехать до той станции, откуда на Сендунский прииск единственным пассажирским сообщением служит авиация.
Да, много времени брали разъезды, связанные с «золотым делом», но не каждый же раз одолевать на самолетах такой кусок пути. Милиция, как и любое наше учреждение, имеет смету, уложенную в общий бюджет Союза. И немалые расходы вызывает у народа деятельность всяческих окуневых, томбадзе, брындыков и прочих, умеющих и косвенным образом лезть в карманы советского гражданина.
3
Размышляя, как лучше использовать данные, полученные работой следствия в С-и и в Н-ке, Нестеров приближался к Сендунам. А в Сендунах мрачный, подобранный Александр Иванович Окунев, скучая в предварительном заключении, ежедневно требовал письменные принадлежности и обращался с жалобами по многим адресам. Он писал областному прокурору, депутату Верховного Совета, прокурору Республики, прокурору Союза, в Президиум Верховного Совета.
В каждой жалобе грамотно, в точных выражениях, Александр Окунев обвинял милицию в провокационных действиях, обвинял районную прокуратуру в недобросовестности, в преступной халатности, в нарушении прав личности, заключающихся в том, что безупречного, незапятнанного труженика подвергли аресту по оскорбительному и бездоказательному обвинению. А ныне держат в заключении с нарушением всех процессуальных норм и постановлений, без допроса, без движения, чем нарушают самые основы Советской Конституции.
И все лица и организации, куда обращался Окунев, читали его заявления, брали на контроль «Дело Окунева», запрашивали, начинали работу по проверке жалобы советского гражданина, давали указания об ускорении дела, требовали срочных немедленных ответов. В областной прокуратуре готовили командировку соответствующего советника юстиции для ревизии Сендунов…
…Григорий Маленьев, бросив пить водку, очнулся и развивал энергичную деятельность. Он доказывал в приисковом управлении, что детишки подрастают, что и ему и жене «обрыдло» жить в тайге и что решились они навсегда перебраться в Россию. Везде и всюду у нас дорог каждый работник, а дельный рабочий так называемого постоянного кадра — тем более. Но уговаривать Маленьева было потерянным временем. Пришлось написать приказ о его увольнении по собственному желанию.
На ладный, крепкий домик, где все дышало теплом и уютом, легко нашелся покупатель. Не жалея, из полы в полу передал Маленьев гнездышко, которое с таким тщанием вила Клавдия на мужнины деньги, слизанные им в свое время со старательской добычи. Не пошли они впрок… Не пошли впрок и барыши этого года.
Оглянувшись, Григорий спросил себя: «А где же деньги-то? Были и сплыли!..»
Сбившийся с толку, попутанный легкой наживой рабочий, оказывается, плохо считал. То-то, что наживной рубль дорог, а даровой дешев!
Маленьеву казалось, что, начав «заниматься металлом» с мастером Окуневым, а потом перейдя на самоличную скупку, он «насшибал» тысяч до восьмидесяти.
Ведь это же сверх заработка, на который другие рабочие свои семьи кормят, сами живут и по сто граммов пропускают! Птичками порхнули сотенные между пальцами. Что пропито, что прогуляно, остального и нет ничего. Куплены вещички, без которых можно было бы и так обойтись. Григорий соблазнился «штучным» тульским ружьем ценой в четыре с половиной тысячи рублей. Вещь — красота, слов нет, а бой ничем-то уж так не лучше по сравнению с прежней тулкой, стоившей пять сотен. Купил золотые запонки: одна потерялась на охоте, вторая никому не нужна…
Правда, оставался в руках Григория капитал, но не простой: хранилось у него золото-шлих, скупленное после логуновской поездки в Котлов и краденое вместе с Васькой.
Толкало Григория: отдай Ваське его часть, пусть валится с ней ко всем чертям в болото, а свою часть выкинь. Кто давал совет: страх или совесть? Сам Григорий не разобрался бы. Вернее, что страх. Но со страхом боролась жадность, подсказывая, что дело-то сделано, а золото не виновно.
Не советуясь с Клавдией, Маленьев решился взять золото с собой и в последний раз сбыть его в Котлове, пользуясь тропкой, которую проложил Луганов. Так он Ваське и сказал. Васька просил взять все золото, а деньги за его часть отдать Матрене Елизаровне Буенковой, от которой он их как-либо сумеет получить.
О своих делах приятели нашептались перед отъездом Маленьевых, сидя в последний разок за горькой чаркой в доме Клавдии, в доме, который был уже не Клавдии, а другого человека, с кем и купчую подписали и деньги от кого подучили.
Василий Луганов крепко трусил и решался тоже бежать с приисков. Он подыскивал себе «документики».
Однакоже у них с Маленьевым была надежда, что дело обойдется. Они считали, что Окунев, всем известный как человек грамотный, умный и в делах ходовой, будет на следствии держаться крепко.