Гвидион уехал сразу же после похорон, оставив мне кучу наставлений, трав и готовых отваров на все возможные варианты развития болезни Бренна. Вождь не выходил к нам, целыми днями, не шевелясь, лежал в потемках. Я приносил ему еду и питье и забирал почти нетронутую пищу, оставленную мною прежде. В питье я всегда добавлял настойку трав, сделанную Гвидионом. Она должна была действовать успокаивающе. Я проверил ее на себе, потому что тоже нуждался в покое. Настойка вызывала отстранение и равнодушие. Мир казался чужим и далеким. Боль притуплялась, застыв где-то в районе левой лопатки. Бренн не отвечал на мои вопросы, и нам с Хартом приходилось принимать на себя все решения по управлению его маленьким королевством.
Спустя две недели Бренн впервые вышел в общее помещение, где мы с Хартом завтракали. Слуги мгновенно засуетились, накрывал стол для своего господина. Вид у Бренна был ужасный, он похудел, его щеки ввалились, под глазами появились черные круги, губы превратились в две узкие полоски. Но я все равно был рад, решив, что самый тяжелый момент позади. Увидев Бренна, мы хотели уйти, поскольку ели за хозяйским столом, но он нас задержал:
— Нет, нет, останьтесь, составьте мне компанию. Морана так любит спать по утрам, а мне скучно завтракать одному.
Харт удивленно посмотрел на меня, а потом бесцеремонно покинул трапезную, оставив меня наедине с безумцем.
Разум Бренна не справился с утратой, не смог осмыслить и принять потерю Морейн. Бренн по-прежнему жил в ее обществе. Он вел с Морейн длинные разговоры, ставил ей кресло перед очагом. По праву хозяина он заставил меня играть в эту иллюзию.
И мне чудилось, что сейчас по лестнице сбежит веселая Морейн, и ее звонкий смех разбудит погрузившийся в забытье дом, зашелестят пышные юбки и проплывет чудный аромат цветущих яблонь. Я старался не поддаваться этим обманным ощущениям, но Бренн с неистовым упрямством втягивал меня в свое безумие, заставляя вновь и вновь переживать боль утраты. И вскоре мы уже жили втроем в его иллюзорном мире — я, Бренн и призрак рыжеволосой женщины, с которой он не желал расставаться.
Я умолял Харта поехать в Поэннин к Гвидиону за помощью. Харт долго упрямился, но, наконец, уехал, а вскоре вернулся один. Гвидион обещал приехать, как только сможет. Но шли месяцы, а он не появлялся. Не было вестей ни от короля Белина, ни от других братьев. Мы оказались в маленьком изолированном мире, никому не нужные и забытые всеми.
Харт не выносил нашего общества и пропадал целыми днями среди воинов или на охоте. На него же свалились и обязанности по командованию военным гарнизоном. Он рвался на юг, в центр событий, к живым людям, мечтая сбежать из нашего мира иллюзий. А я уже не мог разорвать связывающие меня с Бренном нити. Я заново пережил его жизнь, запутался в его чувствах, утонул в омуте его бессмысленных страстей. Я вместе с ним бесконечно долго томился в черном туннеле, пока впереди не проскользнул солнечный зайчик. Я рванулся вслед за лучиком света и только тогда начал отчаянно бороться за свою свободу, вырывая сознание из тьмы туннеля.
Бренн, как утопающий, который значительно сильнее своего спасителя, топил и меня вместе с собой. Теперь я с трудом различал, какие воспоминания принадлежат мне, а какие — ему. Позднее, имея возможность близко общаться с Гвидионом, я узнал от него, что многое в рассказах Бренна было просто выдумкой. Слишком коротким казалось Бренну его минувшее счастье, и воображение дополняло ушедшие дни несуществующими событиями, словами и мыслями. Хотя, быть может, и мне очень хочется надеяться на это, не все было доступно вездесущему магу, не все мысли, не все действия. Могло же быть что-то, чего он не познал своим беспристрастным разумом, что-то проскользнувшее мимо его холодного сознания, ведь когда-то спит и оно.
Мне было легче, я мог позволить своему разуму отдыхать, преображаясь. И это помогло мне не сойти с ума окончательно, хотя иногда мне казалось, что я уже близок к помешательству и с трудом различаю реальность и иллюзию, навязываемую мне Бренном. Из этого омута безумия меня, наконец, вытащил Гвидион, неожиданно объявившийся среди весенней ночи уставший и голодный, с новостями и спасением. Он сказал, что маленький принц заболел, и Гвидион, вместо того чтобы ехать к нам, вынужден был отправиться на юг, к королю. Теперь же, когда все неприятности позади, он снова готов оказаться в нашей компании. Гвидион шутил и был весел, и я не заметил, что он сделал с Бренном, но ожил и тот. Он перестал бредить и говорить с призраками, начал выезжать верхом, и вскоре перед нами был прежний Бренн, чему я был несказанно рад, а кроме меня и Гвидиона, радовался этому лишь Харт. Придворные и челядь, получившие шестимесячную передышку, вновь оказались под железной рукой жестокого тирана. А потом пришла весть из Думнонии: король готовит новый поход и призывает своего брата занять прежнее место во главе поэннинского войска.
Глава 27
Примирение
Жизнь помчалась сумасшедшим галопом. Мы неслись по широкому старому тракту, проложенному еще древними людьми, населявшими Медовый Остров до кельтов, мы ехали на юг в Думнонию по призыву нашего короля. Мелькали мимо непроходимые леса и болотистые равнины бедные деревушки и большие городища, слившись в один пестрый поток.
Угасы мчали нас с немыслимой скоростью навстречу новой жизни, бурной и яркой, как вырывающаяся из смертельной раны кровь. Ушли в небытие стыд предательства, сомнения и угрызения совести. Я забыл свое прошлое. Эти люди теперь были ближе мне, чем когда-то мои сородичи. Слишком многое мне пришлось пережить рядом с ними. И ближе всех мне был Бренн, смешавший со мной свое сознание, разделивший мое горе на двоих. Теперь, когда между нами больше не стояла женщина, ничто и никогда уже не сможет нас разлучить. Со мной рядом скакал на угасе прежний Бренн — непобедимый, суровый и безжалостный витязь Альбиона. Он снова стал угрюмым и неразговорчивым. Никогда больше мы не обмолвились ни словом о Морейн, ничем не выдал он прежней тоски. Лишь однажды, когда выбежали навстречу прибывшим воинам веселые няньки с маленьким мальчиком на руках, Бренн вдруг вытянул по-воробьиному шею и, раскрывая рот, словно выброшенная на берег рыба, начал судорожно глотать воздух и быстро ушел в дом. Тогда Гвидион запретил нянькам маленького принца выходить с ним в присутствии Бренна, и больше никогда я не обнаруживал на его каменном лице признаков этой слабости.
Бренн низко поклонился гордому королю, выпрямился, посмотрел ему в глаза. Белин не выдержал этого пристального взгляда, по старой привычке прикрыл веки, сощурившись:
— Приехал? Я сомневался, что ты примешь мое приглашение.
— Не приму? Разве, мой король, я давал тебе повод когда-нибудь сомневаться в моей преданности? — искренне спросил Бренн. — Все эти годы я ждал твоего приглашения и приехал по первому же зову, готовый, как прежде, верно служить своему брату и королю.
Белин был растроган, гордое выражение слетело с его лица, и он обнял брата, простив ему прошлое.
— Твои серые глаза, Бренн, стали почти белыми, — заметил король.
— Твои черные волосы, Белин, стали того же цвета, — с усмешкой ответил Бренн.
Оба брата погрустнели, внезапно осознав, как дороги и близки они друг другу, какой долгой была их разлука.
Несколько дней, которые мы провели в Думнонии, были потрачены на подготовку к походу. Воины радостно приветствовали своего вождя. Воодушевленные его присутствием, говорили друг другу:
— Ну, теперь все пойдет по-прежнему. Мы снова будем править Кельтикой.
Днем король водил Бренна по своей крепости, с гордостью демонстрировал новые постройки, советовался, как лучше укрепить и обезопасить стены, с уважением выслушивал ответы брата.
Вечера король и принц проводили в воспоминаниях о минувших битвах и победах, о разделенных на двоих опасностях. Сколько всего выпало им на долю, королю и его брату, как много радостей и утрат. Они вспомнили о том, как сражались однажды, спина к спине, окруженные врагами, без надежды на подмогу. Потом в памяти всплыл тот горький день, когда они хоронили отца, короля Дунваллона. И, вглядываясь в лица друг другу, каждый из них подумал про брата: «Как он похож на моего отца».